– Да, да, именно он нас и интересует! – нетерпеливо выпалил отец Антоний. Лицо его непрестанно дергалось, губы дрожали, а взгляд лихорадочно блуждал по дому.
И тут из соседней комнаты выбежал Эскудо. Его шерсть стояла дыбом, а глаза были налиты кровью. Он явно не ожидал подобного вторжения на свою территорию, тем более вторжения четвероногих соплеменников. Служебные овчарки подняли жуткий лай, и даже их хозяева не могли прекратить возникшую истерику животных. Они еле сдерживали псов, рвущихся в бой с новым врагом.
– Тебе стоит успокоить собаку, – небрежно бросил священник. – Мне достаточно сказать лишь слово, и эти верные псы разорвут ее на части, – он кивнул скобрам.
Хозяйка подошла к Эскудо и потрепала его за холку.
– Успокойся, малыш, они не сделают нам ничего плохого.
– Посмотрите в подвале и на втором этаже! – скомандовал Антоний.
Скобры уже побежали наверх, когда он прикрикнул на них.
– И про чердак не забудьте!
– Вы теперь как заправский военачальник, святой отец.
Старик сделал вид, что не услышал.
– Дочь моя, скажи нам, где ты его спрятала? Скажешь – и я замолвлю за него слово на суде Собрания.
– Я никого не прятала, клянусь.
– Упрямишься? Глупая девка! Защищая исчадие ада, ты сама одной ногой стоишь в геенне огненной!
– Могу я узнать, в чем вы обвиняете его?
– Твой брат – вампир! Мы, все здесь собравшиеся, знаем это. И ты в том числе!
– Мой брат – человек. Поверьте мне, я прожила с ним всю жизнь… – Ты не знаешь его. Не знаешь, на что он способен!
– Могу свидетельствовать, что он невиновен.
– Невиновен, говоришь? И откуда такая уверенность? Ты не спрашивала себя, с чего это он вдруг прозрел? Ни с того, ни с сего в один прекрасный день проснулся зрячим! Думаешь, бог дал ему зрение?
– Я думаю, что случилось чудо…
– Чудо… Как бы не так! Открой глаза, Камелия! Он продал душу дьяволу в обмен на исцеление! Теперь душа его черна, душа его – душа вампира!
– Это неправда, – тихо сказала Камелия, но голос ее уже не был столь уверенным.
– Мы все равно найдем его. И уж поверь, тогда его участь не будет зависеть ни от одного моего слова.
– Какая разница, святой отец? Его участь уже предрешена, и вас ничто не переубедит. Вам даже не нужны доказательства. Достаточно лишь того, что кто-то видел моего брата у Пиалы в ту ночь, когда пропала дочь пекаря.
– Будет суд, и он решит, что ждет твоего брата.
– Знаю я ваши суды. Вы невиновных на костры отправляете так же часто, как и хороните погибших на войне. Вы и моего брата отправите туда, не задумываясь! Так ведь? Вы ведь лучше меня знаете, святой отец, что такие дела решаются не в зале судебных заседаний, а за письменным столом Священного собрания.
– Мы делаем все, чтобы успокоить толпу и не допустить самосуда.
– Ради этого вы поступаете как галаверы и готовы обвинить любого, на кого покажут пальцем?
– Ерунда! – пытаясь справиться с нервным тиком, священник то и дело прикладывал к лицу руку и разглаживал щеки.
Четверо скобров с собаками спустились с лестницы. Самый высокий из них, и, судя по всему, самый старший, заговорил первым.
– Святой отец, там никого нет, – он растерянно пожал плечами.
– Как нет?
– Не знаю. Мы перевернули все вверх дном. Но никого не нашли.
– Черт возьми! – священник перевел взгляд на девушку, он был исполнен гнева.
– Я же видел, как он входил сюда… Где же он?
– Может, сейчас вы мне дадите высказаться?
– Говори.
– Мой брат ушел из города. И это чистая правда. Он покинул Менкар и больше сюда никогда не вернется, – после ее слов Эскудо заскулил.
– Если это действительно так, – священник прикусил губу, – мы найдем его везде. Он должен понести заслуженное наказание. И он его понесет, ибо виновен в преступлениях против бога и людей!
– А вам не кажется, что для обвинения нужны какие-то доказательства? Вы что-нибудь нашли здесь, что свидетельствовало бы о его вине перед вами и богом?
В ответ отец Антоний крякнул и отвернулся.
– Я видел, как из окна вашего дома вылетело оскверненное распятие, – начал он. – Наверняка это сделал Люций.
– Это не преступление.
– Святой отец? – священник повернулся к скобрам.
Один из них держал в руках окровавленную одежду поэта. Он только что вытащил ее изо рта своего пса.
– Вот и доказательства, Камелия! – растерянность на лице священника сменила победоносная улыбка.
С каждым часом он слабел. Синяки под глазами почернели, кожа на висках провисла, щеки втянулись. На грудь давила тяжесть, и каждый вздох давался с трудом, вызывая свистящие хрипы на выходе.
Неужели именно так себя чувствует человек перед смертью?
Он коснулся кожи лица – та буквально осыпалась мелкими чешуйками. Он старел, его плоть отмирала, и силы покидали его. Он знал, что совсем скоро, если не насытится, то окончательно потеряет способность передвигаться и умрет. Жжение в уголках глаз, не терпящих частых морганий, изнуряло. Боль, столько времени непрестанно терзающая его горло, была ужасной. Близость насыщения, совсем недавно казавшегося ему таким реальным, таким доступным, кружила голову. И если раньше это самое насыщение было удовольствием, что называется, из запретных, то теперь, почувствовав новые возможности и силу, писатель не сомневался в том, что может все.
Чтобы жить, он должен пить кровь. И он будет пить кровь. Выбор сделан, и назад дороги нет. Он примет это как данность и свыкнется. Нужно только дать себе освобождение. Нужно найти новую жертву…
Больших трудов ему стоило потерпеть до ночи. Но когда эта самая ночь опустилась на город, и он в предчувствии свершений готов был отправиться на охоту, в дверь тихо постучали.
Виктор почувствовал, как голод и страх гонят его прочь из номера, но вопреки инстинктам не кинулся к окну, а пошел к двери.
Ощущение того, что его накрыли, стало медленно овладевать всем его существом. Отчаяние – бестолковое и занудное чувство, место которому в темнице на задворках сознания, подступило к сердцу.
– Откройте, – в его размышления вмешался голос за дверью. – Я знаю, вы дома. Откройте.
Копы…
Писатель притаился у стены.
Сначала они стучат, а потом выламывают дверь.
– Вас зовут Виктор Мурсия, и вы скрываетесь от полиции за убийство двух человек. Но я знаю, что вы невиновны.