– Да уж, что-что, а толкаться они большие мастера. Совершенно не умеют себя вести.
– Умеют, Клодин. Просто у них другие манеры. Дядька, который толкнул меня в автобусе, ожидал, что я толкну его в ответ. Так полагалось – это просто игра такая. Нигде не найдешь людей лучше, чем в Нью-Йорке.
Клодин поджала губы:
– Ну, знаешь, мне бы не хотелось жить среди всех этих итальянцев и пуэрториканцев. В аптеке как-то раз я оглянулась – смотрю, какая-то негритянка сидит рядом со мной – просто бок о бок! – и жует свой обед! Я, разумеется, знала, что там это разрешается, но все равно меня прямо резануло…
– Она как-нибудь задела тебя словом или локтем?
– Да нет. Я сейчас же поднялась и ушла.
– Знаешь, – задушевно сказала Джин-Луиза, – там, в Нью-Йорке, любому человеку свободно.
Клодин пожала плечами:
– Вот я и не понимаю, как ты с ними уживаешься.
– Тут дело в том, что ты их не замечаешь. Работаешь с ними бок о бок, ешь, едешь в автобусе, но ты их не замечаешь, пока сама не захочешь. Я не сознаю, что в автобусе рядом со мной сидит здоровенный толстый негр, пока мне не надо выходить. Просто не замечаешь.
– Ну, я-то очень даже замечала. А ты, наверно, слепая.
Верно, я слепая. Я жила с закрытыми глазами. Мне и в голову не приходило заглядывать человеку в душу – я смотрела только в лицо. Вчера в церкви сказали: «Пойди поставь сторожа». Ко мне тоже надо сторожа приставить. Сторожа и поводыря, чтобы водил меня и каждый час сообщал, что видит.
Чтобы говорил мне: это вот человек сказал словами, а это – имел в виду, чтобы провел черту посередине и показал – вот здесь эта справедливость, а вон там – та, а потом объяснил, в чем разница. Чтобы вышел и во всеуслышание объявил: нельзя двадцать шесть лет подряд человека разыгрывать, даже если выходит очень смешно.
– Тетя, – сказала Джин-Луиза, когда они убрали следы утреннего опустошения. – Если тебе не нужна машина, я бы, пожалуй, съездила к дяде Джеку.
– Мне нужно только поспать. А пообедать не хочешь?
– Нет, спасибо. Дядя Джек даст мне сэндвич какой-нибудь.
– Особо не рассчитывай. Он с каждым днем ест все меньше.
Она остановила машину на въезде, поднялась по крутым ступенькам крыльца, постучалась и вошла, распевая дурашливо:
Слишком много буги-вуги было в прежние года,
И теперь наш дядя Джеки ходит с костылем
всегда… [51]
Дом был невелик, но с огромным холлом. Некогда это был крытый переход между двумя флигелями, но потом доктор Финч замуровал его и поставил вдоль всех стен книжные шкафы.
– Я слышу тебя, невоспитанная девчонка! – донесся его голос откуда-то из глубины. – Я на кухне.
Джин-Луиза миновала холл, открыла дверь и оказалась там, где раньше была задняя открытая веранда. Ныне она слегка напоминала кабинет, как и почти все комнаты в этом доме. Джин-Луиза никогда еще не видела, чтобы оболочка так полно соответствовала содержимому. Военная опрятность и чистота, которую поддерживал в своем жилище дядюшка, уживались с чудовищным беспорядком, ибо стоило доктору Финчу присесть где-нибудь, как вокруг вырастали груды книг, а поскольку он имел обыкновение присаживаться, где заблагорассудится, эти книжные залежи копились в самых неожиданных местах, доводя до исступления приходящую прислугу. Дядюшка не позволял до них дотрагиваться, но при этом требовал идеальной чистоты, так что бедной женщине приходилось пылесосить, мыть и протирать вокруг них. Одна несчастная, вероятно, от таких требований потеряв голову, выдернула закладку из толстого тома Таквелловых «Воспоминаний об Оксфорде», а дядюшка, в свою очередь потеряв место, на котором остановился, едва не побил ее щеткой.
Дядюшка возник в дверях, и Джин-Луиза подумала, что моды приходят и моды уходят, а его – и Аттикусовы – жилеты пребудут вечно. Мистер Финч был без пиджака, а на руках держал свою старую кошку Розу Эйлмер.
– Что, вчера опять в реке купалась? – Он пристально взглянул на нее. – Ну-ка, покажи язык.
Джин-Луиза высунула язык, и доктор Финч, поместив кошку на сгиб правого локтя, нашарил в кармане складные очки-половинки, расправил их и нацепил на нос.
– Ну, хватит-хватит, можешь уже спрятать, – сказал он. – Скверно выглядишь. Пойдем на кухню.
– Не знала, что у тебя такие очки, дядя Джек, – сказала Джин-Луиза.
– Ха. Я обнаружил, что бросаю деньги на ветер.
– Каким образом?
– Глядя поверх обычных. Эти-то вдвое дешевле.
Посреди кухни у доктора Финча стоял стол, посреди стола – блюдо, а посреди блюда помещался крекер с одинокой сардинкой.
– Это что – твой обед? – ахнула Джин-Луиза. – Дядюшка, а нельзя обойтись без чудачеств?
Доктор Финч подтащил к столу высокий табурет, водрузил на него кошку и ответил:
– Нет. Да.
Они сели за стол. Доктор Финч взял крекер с сардинкой и предложил его Розе Эйлмер. Та откусила, опустила голову и принялась жевать.
– Ест как человек, – сказала Джин-Луиза.
– Надеюсь, я сумел привить ей хорошие манеры, – сказал доктор Финч. – Она такая старая, что приходится кормить ее с руки.
– Почему ты ее не усыпишь?
– С какой же это стати? – вознегодовал доктор Финч. – У нее отменное здоровье, она протянет еще добрых лет десять.
Джин-Луиза молча согласилась, а себе пожелала в возрасте, сопоставимом с Розой Эйлмер, выглядеть так же хорошо. Рыжая шубка была в великолепном состоянии, стать сохранилась, и глаза не потускнели. Сейчас, правда, кошка почти все время спала, и раз в день доктор Финч выгуливал ее на поводке по заднему двору.
Дядя Джек терпеливо уговаривал кошку завершить трапезу, а когда его усилия увенчались успехом, из шкафчика над раковиной достал бутылку с пипеткой на горлышке. Набрал изрядно содержимого в пипетку, пригнул кошке голову и велел открыть рот. Роза повиновалась. Глотнула и затрясла головой.
– Теперь ты, – сказал доктор Финч племяннице. – Открывай рот.
Джин-Луиза глотнула и фыркнула.
– Что это за гадость такая?
– Витамин С. И вообще тебе надо показаться Аллену.
Джин-Луиза пообещала непременно так и сделать и спросила дядюшку, чем он нынче занят.
– Сибторпом, – ответствовал доктор Финч, склонившись над духовкой.
– Чем-чем?
Доктор Финч вытащил из духовки деревянную салатную миску, к изумлению Джин-Луизы, наполненную овощами. Надеюсь, подумала она, плита не была включена.