Сидя на послеполуденном солнце, она заново выстроила свой дом, населила двор отцом и братом и Кэлпурнией, в дом через дорогу поместила Генри, а мисс Рейчел – по соседству.
До конца учебного года оставалось тогда две недели, и она впервые пришла на танцы. На этот бал, предшествовавший выпускному вечеру и приходившийся неизменно на последнюю пятницу мая, старшеклассники по традиции приводили младших братьев и сестер.
Джим был капитаном команды Мейкомба, впервые за тринадцать сезонов победившей Эбботсвилль, и его футбольный свитер обретал все большее великолепие. Генри был президентом Дискуссионного клуба старшеклассников – это единственное, на что у него хватало времени после уроков, – а она была глупой девчонкой четырнадцати лет, запоем читавшей викторианскую поэзию и детективные романы.
В те дни модно было ухаживать за девушками с того берега, и Джим был так отчаянно влюблен в сверстницу из округа Эббот, что всерьез намеревался последний школьный год отучиться там, однако в намерении своем не преуспел благодаря Аттикусу, который решительно воспротивился, а в утешение выделил Джиму денежные средства, достаточные для приобретения «Модели-А»-купе. Джим выкрасил машину в сверкающе-черный цвет, собственными руками добился, чтобы покрышки с белым ободом выглядели как заводские, неустанно полировал свое транспортное средство и каждую пятницу отправлялся на нем в Эбботсвилль, сохраняя невозмутимое достоинство, которому не мешало то обстоятельство, что машина грохотала, как исполинская кофемолка, а при появлении своем неизменно привлекала многочисленные стаи собак.
Джин-Луиза не сомневалась, что Джим и Генри составили комплот с тем, чтобы заманить ее на бал, но отнеслась к этому снисходительно. Поначалу она вообще решила, что ей там делать нечего, но Аттикус сказал, что будет странно, если все приведут своих сестер, а Джим нет, и что ей наверняка понравится, и пусть она выберет себе у Гинзберга любое платье себе по вкусу.
Она отыскала там истинное чудо. Белое, с буфиками на плечах, с юбкой-колоколом, раздувавшейся, когда она кружилась. Одно только было плохо – в нем она выглядела натуральной кеглей.
Она проконсультировалась с Кэлпурнией, которая сказала, что тут уж ничего не попишешь, кому что Бог дал, тот с тем и живет, и у всех девочек в четырнадцать годков дело обстоит примерно так.
– У меня – хуже, – сказала она, подтягивая линию выреза повыше.
– Ты всегда так выглядишь, – отвечала Кэлпурния. – Ну, то есть ты, что ни надень, одна и та же. Разницы нет.
Джин-Луиза страдала три дня. Накануне бала вернулась в магазин Гинзберга, купила накладной бюст и дома примерила.
– Погляди, Кэлпурния, – сказала она.
– Ну, теперь, конечно, лучше, но все же, может, постепенно бы надо?
– Как постепенно?
– Поносить надо было, обвыкнуть, а теперь уж слишком поздно, – буркнула Кэлпурния.
– Глупости какие!
– Ну ладно, будь по-твоему. Давай сюда – пришью.
Когда Джин-Луиза надела платье, внезапная мысль повергла ее в столбняк.
– О Боже… – прошептала она.
– Ну что еще? – спросила Кэлпурния. – Ты битую неделю носишься с этим балом. Что ты забыла?
– Кэл, я, по-моему, танцевать не умею.
Кэлпурния подбоченилась:
– На охоту ехать – собак кормить… – И поглядела на кухонные часы. – Без четверти четыре.
Джин-Луиза подскочила к телефону:
– Шесть-пять, пожалуйста, – и, когда отец отозвался, завыла в трубку.
– Сохраняй спокойствие и позвони Джеку, – сказал Аттикус. – Он когда-то разбирался в таких вещах.
– Ага, как же… В менуэтах минувших времен, – сказала она, но совету последовала.
Дядя откликнулся с готовностью. И под звуки Джимова проигрывателя взялся наставлять племянницу:
– Ничего тут особенного… это как в шахматах… просто сосредоточься… задницу подбери… ненавижу бальные танцы, так похоже на работу., не старайся вести… если кавалер наступил тебе на ногу, ты сама виновата – почему не убрала вовремя?., на ноги не смотри… нет-нет-нет… ну, вот, кое-что… это в общих чертах… на другое не замахивайся.
Через час напряженных усилий Джин-Луиза овладела простеньким бокс-степом. Она считала про себя и восхищалась дядюшкиной способностью говорить и танцевать одновременно.
– Ты расслабься – и все получится, – сказал он.
В награду за труды Кэлпурния предложила ему выпить кофе, а потом поужинать, и оба предложения были приняты. Доктор Финч одиноко просидел час в гостиной до прихода Аттикуса и Джима, а его племянница заперлась в ванной, где чистила перышки и танцевала. Вышла оттуда в халате, вся сияя, съела ужин и скрылась у себя в комнате, не заметив, как забавляет своих домашних.
Одеваясь, услышала на крыльце шаги Генри и подумала, что он заехал за ней рановато, но он прошел через холл в комнату Джима. Она чуть подкрасила губы «Танджи Орандж», причесалась и пригладила челку позаимствованным у Джима «Виталисом». Когда появилась в гостиной, Аттикус и доктор Финч поднялись.
– Картинка! – сказал отец и поцеловал ее в лоб.
– Осторожно! Растреплешь!
– Ну что? – спросил дядюшка. – Генеральную репетицию?
Генри заглянул в дверь, когда они танцевали в гостиной. Он заморгал при виде новых очертаний ее фигуры и прикоснулся к плечу доктора Финча:
– Дамы меняют кавалеров. – А ей сказал: – Замечательно выглядишь, Глазастик. У меня для тебя кое-что есть.
– Ты тоже отлично смотришься, Генри, – сказала она. Стрелки на его синих парадных саржевых брюках были заглажены до бритвенной остроты, горчичный пиджак еще пах чистящей жидкостью, а светло-голубой галстук, отметила Джин-Луиза, был взят напрокат у Джима.
– Хорошо танцуешь, – сказал он, и Джин-Луиза сбилась с такта.
– На ноги не смотри! – одернул ее доктор Финч. – Я же говорю: это как нести полную чашку кофе. Будешь смотреть на нее – обязательно прольешь.
Аттикус открыл крышку часов:
– Джиму, если он хочет застать Айрин, пора выдвигаться. Его таратайка больше тридцати миль не дает.
Появился Джим, но Аттикус послал его поменять галстук. Когда Джим появился вновь, Аттикус вручил ему ключи от семейного автомобиля, денег на карманные и наставление – не гнать больше пятидесяти.
– Вот что, – сказал Джим, восхитившись, как положено, красой Джин-Луизы, – вы все можете сесть в «форд» и тогда не придется со мной пилить до Эбботсвилля и обратно.
Доктор Финч беспокойно рылся в карманах пиджака:
– Для меня несущественно, как вы поедете. Только поезжайте уже наконец хоть как-нибудь. Мне действует на нервы, когда вы мельтешите перед глазами во всем своем великолепии. И Джин-Луиза взмокнет. Входи, Кэл.
Кэлпурния застенчиво стояла в холле, любуясь этими сборами, но по привычке слегка ворча. Она поправила Генри сбившийся галстук, сняла невидимую пушинку с рукава Джима и высказала пожелание, чтобы Джин-Луиза вышла с ней в кухню, а там сказала с сомнением: