– Ну там… это… у того человека в мешке.
– Какого человека?
– Что в клетке сидел. Ну тот, что маму…
Я сразу просёк, что девчушка сейчас рассопливится от душещипательных воспоминаний, и повысил голос:
– Я же тебя спрашивал тогда про что-то необычное из его вещей!
– Ну так то про необычное, а это просто бумажка какая-то. Что в ней необычного? – всё-таки всхлипнула она.
– Ладно. Фёдору и тётке ни слова. Поняла?
– Поняла, – Ольга опять всхлипнула, – а ты надолго?
До чего смышлёный ребёнок. Не по годам.
…Способность к перемене мест присуща лишь малой части представителей рода человеческого. Это те, кто мотается по земле в поисках лучшей доли, заработка или – что реже – ради удовольствия. Остальные же не оторвут свою жопу с насиженного места, если под ними даже не припекает, а шкворчит. Известно, что если не бросать лягушку в кипяток, а медленно подогревать воду, лягушка сварится живьём, даже не попытавшись выбраться из кастрюли. Я никогда не понимал подобных людей. Ладно, когда ты сидишь на большом хозяйстве или у тебя успешное дело, предполагающее оседлый образ жизни, тут уж просто глупо ломиться в неизвестность. Но когда всё вокруг вызывает приступы блевоты, а каждый день начинается с похмелья, оставлять всё как есть – это то же, что вариться на медленном огне.
Увы, я – не мизантроп, и избавление мира от ещё одного негодяя путём вливания в свою утробу декалитров самогона в мои планы не входило. Сразу после того, как Фёдор и его баба свалили восвояси, не ощутив должного гостеприимства, я собрал свои пожитки, оседлал и навьючил кобылу, проверенную в деле ещё весной, и отправился в Соликамск, транзитом через Березники. В Березниках я сделал два важных дела: сначала нашёл Вову-Бактерию и отдал ему четыре серебряных, потому как не люблю быть должным. Потом я нашёл доктора и сжёг его дом, потому что не люблю, когда должны мне. А док мне задолжал несколько самородков и камушков. Когда горит дом, обычно выносят всё ценное. Когда дом загорается посреди ночи со всех сторон разом, хватают самое ценное и выбегают на улицу. Я постарался, и доктор выскочил в пальто поверх панталон. Умер он легко, от нежного укола кинжалом в сердце – ведь я не какая-нибудь неблагодарная скотина и на добро отвечаю добром. Алмазов в карманах эскулапа оказалось гораздо меньше, чем ожидалось, а самородков и вовсе не было. Небось всё спустил на побрякушки бабам да на шлюх, сучара.
Больше меня в этом городе ничего не держало, и, переночевав на уже знакомой хате, я продолжил путь. Утром хозяин квартиры полным тревоги голосом сообщил мне, что соликамские совсем охуели и убили местного доктора, спалив заодно его дом. А я-то хотел спросить его про дорогу к Солям, как называли этот единственный к северо-востоку город местные. Решив не искушать судьбу, спрашивать не стал, а открыл исчёрканную Ольгой карту. Ее я практически выучил и собирался заныкать в лесу. А пока ещё раз убедился, что ехать мне нужно по загривку зайчика к его левому уху, на мой взгляд, больше напоминающему конскую залупу, лежащую аккурат на бывшем автовокзале при выезде в Соликамск. Как чувствовал, что конская залупа – не к добру.
Тут на мне буквально повис неприятно шепелявивший тип с «заманчивым» предложением доставить до Солей в лучшем виде. «Всего» за двадцать монет.
– Сам доберусь, уважаемый, – ответил я со всей вежливостью, на какую способен ранним утром в дурной компании.
– Ты не понял, парень, доставим тебя и твою кобылу в целости и сохранности по безопасным тропам. По прямой нынче не проедешь.
– Конечно, нынче не то что давече. – Я положил руку на дробовик. – Отойди-ка в сторону, парень, а то я начинаю думать, что двадцать монет – цена за проезд в мир иной. К тому же у тебя из пасти разит. – Мой указательный палец лёг на спусковой крючок. – Ты вообще про гигиену слышал? С клиентами же общаешься.
– Полегче. – Горе-проводник, нервно ощерившись, поднял обе руки и отошёл назад, а я краем глаза заметил, как Красавчик слезает с его задушенного напарника, так самонадеянно притаившегося в кустах неподалёку. Хорошо. Теперь зверёныш до вечера о еде думать не будет.
– Полегче? Ты хотя бы осознаёшь, какую опасность таит запущенный гнилой зуб, если вовремя его не удалить? – Ствол моего дробовика поравнялся с головой ушлого дельца, озирающегося в тщетных поисках поддержки.
– Жора, – позвал он наконец, не сдержавшись. – Жора, сучёнок, где ты?!
– А у тебя, – продолжил я лекцию о гигиене, – их полный рот.
– Не надо…
Приклад мягко ткнулся в плечо. Голова пациента дёрнулась и вместе с мёртвым телом упала на землю, зияя алой дырой на месте нижней половины лица.
– Так-то лучше.
Соликамский тракт даже по нынешним временам дорогой назвать сложно. Под снегом, пусть ещё и неглубоким, его угадать можно только по ровной поверхности да отсутствию высоких деревьев. Говорят, раньше за дорогами ухаживали, как сейчас за своими бабами не ухаживают. Даже мыли с шампунем. Врут, наверное. Но по-любому это всё осталось в прошлом. Здесь все пятьдесят лет после войны тайга наступала на оставшуюся горстку людей, пожирая брошенные деревни, прииски, шахты и железнодорожные ветки. Покрытые растрескавшимися кусками асфальта дороги давались ей труднее, потому как ещё мало-мальски использовались. Вот и я вносил лепту в спасение былых завоеваний человечества, прокладывая себе путь в сторону Солей, дабы окончательно убедиться, что Лёха-Москва – не кто иной, как Ткач. А убедившись, наконец получить ответы на все свои вопросы.
Угрызения совести – симптомы опасного и не поддающегося лечению заболевания. Даже у подцепившего сифилис или гепатит гораздо больше шансов на то, чтобы его солнце появлялось над горизонтом ещё не один десяток лет. И дело тут вовсе не в еженощной бессоннице, рассеянном внимании или потере аппетита. Просто страдающий этой патологией в самые важные моменты склонен принимать решения, несовместимые с жизнью. С его жизнью. Мне посчастливилось приобрести иммунитет к этому недугу. Я – негодяй и подонок? Ну и хорошо! Ведь благодаря этому моё солнце восходит, несмотря ни на что. Вот и сейчас едва различимая линия между землёй и небом вспыхнула и, как раскалённое докрасна лезвие, распорола мягкое нежное подбрюшье облаков, расплескав при этом алое по снежному полотну. И вот уже огромный красный диск медленно отрывается от кровавой жижи восхода.
Не могу сказать, что я не выспался, но любая монотонная дорога вырубает не хуже эфира. Направляя кобылу между припорошенными снегом остовами легковушек, я если и не дремал, то совсем чуть-чуть. Это едва не стоило мне жизни.
Первым их услышал Красавчик, промчавшийся впереди меня поперёк дороги с одной обочины на другую. Я встрепенулся, натянул поводья и прислушался. Сзади, где-то за поворотом, тарахтели два или три движка, лишённые глушаков. По нынешним временам – целое состояние на колесах, и явно его обладатели – те самые ребята из Солей, хотя и едут со стороны Березников. Я не стал соревноваться в скорости с мотоциклами. Верхом на кляче да по дороге от них не уйти, а вот по лесу – совсем другое дело. Даже если соликамские заметят цепочку следов и начнут преследование, легко оторвусь. Я направил савраску в тайгу, левее того места, куда скрылся Красавчик. Как я и думал, мотоциклисты остановились там, где мы свернули с тракта. Они ехали на четырёх машинах: двух обычных мотоциклах, трёхколёсном и квадроцикле. В оптику своего «ВСС» я хорошо рассмотрел черепа на чёрных теплых платках, укрывающих головы ездоков. Порулив между стволами до первого поваленного дерева, которое на кобыле я с лёгкостью перескочил, мои преследователи остановились и дали длинную очередь из автомата. Чуть в стороне упало несколько срезанных пулями еловых веток.