Седой лениво приоткрыл правый глаз:
– Ну что? Новых указаний не поступило?
– Для вас нет, товарищ подполковник! – ответил Влад. – Все по плану боевой подготовки. Кстати, командующий разрешил тебе отпуск на десять суток…
– Зачем он мне? – Седой встал, потянувшись всем телом. – Ты же знаешь, я одинокий волк. Без семьи, очага… А водку попить я, при желании, могу и здесь… Но… не желаю.
– А в Майкоп съездить не хочешь? – вдруг, ехидно сощурившись, спросил Влад.
– Эй, командир! Запретные темы не трогай! – Седой набычил шею.
– Да ладно тебе! – Влад дружески хлопнул его по плечу. – А все же скажи честно, хочется Любу увидеть?
– Господи! – Седой молитвенно воздел руки к небу. – Есть ли на войне хоть что-то святое, что можно сохранить в тайне от вездесущего начальственного ока?! А если честно, то, конечно, хочется… Но от этого не будет хорошо ни ей, ни мне… Не забывай, она замужем… К тому же, наверно, беременна. Ни к чему ей сейчас лишние волнения…
– Ладно, брат! – Влад вдруг стал совершенно серьезным. – Это тебе. Передал начальник госпиталя. Я оставлю тебя. Сам доберешься до располаги?
Седой взял конверт из рук начальника разведки и тяжело опустился на скамью. Он не слышал вопроса Влада… Он вообще ничего не слышал и не видел, кроме белого конверта с голубенькими фиалками в углу, на котором рукой Любаши было написано только одно слово – «Егору».
Влад немного постоял рядом, но, видя, что реакции Седого не дождется, тихо ушел в штаб, оставив его в одиночестве.
«Здравствуй, дорогой мой человек! – читал Седой, и буквы плясали перед его глазами. – Здравствуй, Егор!
Хочу обрадовать тебя. Или огорчить, не знаю… Я беременна и ужасно этим горжусь, зная, что ношу под сердцем твоего сына, твою кровиночку. Беременность протекает гладко, нет у меня ни токсикоза, ни отеков, ни одышки, а это говорит о том, что ребеночек развивается нормально, без отклонений. Может быть, все это проявится в дальнейшем, но пока все идет хорошо.
Знаешь, я думала, что вдали от тебя быстро успокоюсь и привыкну к тому, что нам не суждено быть вместе… Но с каждым днем мне все больше и больше хочется увидеться с тобой. Хотя бы на пару минут. Просто побыть рядом, прикоснуться к тебе, почувствовать твой запах… Не знаю, как случилось, что ты стал таким родным, таким нужным мне. И таким далеким… Ты, наверно, постоянно пропадаешь в горах? Я с таким волнением жду каждый день новостей из Чечни по телевизору, хоть и знаю, что ты никогда не попадешь в кадр из-за своей секретности…
Прости за сумбурное письмо. Так много хотелось написать тебе, но села писать и растеряла все мысли.
Спасибо тебе за твой сон, который ты записал для меня. Я постоянно перечитываю его и поражаюсь тому, что это тебе приснилось. Я дала почитать тетрадку своей близкой подруге, извини. Она сказала, что читала и видела все происходящее, как в кино. Может быть, тебе стать писателем, когда закончишь свою войну?
Обнимаю тебя, родной! И желаю, чтобы больше ни одна пуля, ни один осколочек не попали в твое тело, так любимое мной!
И все же – твоя Люба».
Седой опустил руки с зажатым в них мертвой хваткой письмом. И долго сидел, задумавшись…
Первой мыслью было – воспользоваться предложением Влада и рвануть в Майкоп… Но чем больше он думал, тем больше склонялся к тому, что его приезд только разбередит незаживающую рану и еще больше осложнит жизнь Любаши. Он не хотел делать ее несчастной, но не мог сделать и счастливой. Ломать жизнь любимого человека казалось ему кощунством, предательством, святотатством. Ну, увидятся они, с новой силой вспыхнет чуть притухшее в ежедневных заботах о спасении жизни своей и жизней пацанов разведгруппы чувство… То же самое произойдет и с Любашей. Разгораясь, заполыхает костер всепоглощающей любви…
И все же… И все же… И все же…
Он просидел в курилке до заката – и так ничего и не решил. Крайне решительный в бою, дерзкий в принятии самых неожиданных решений в разведке, он сам себя не мог понять сейчас – в житейской ситуации, пусть непростой, пусть связанной с судьбой другого человека, но ведь это же не бой, не схватка, в которой ты или победил, или пропал…
Седой тяжело поднялся, с удивлением обнаружив закатное солнце и лиловые тени над вершинами далеких гор.
Забросив на плечо ставший вдруг неподъемным автомат, он медленно побрел на базу рембата, решив, что утро вечера мудренее, и уже подспудно зная, какое решение будет принято утром. Где-то в подсознании он уже прикидывал, как бы выхватить Любашу на пару-тройку дней и рвануть с нею на море. Благо от Майкопа до побережья ехать-то часа три…
Седой шагнул в кубрик и увидел сразу десяток пар удивленных глаз, устремленных прямо на него. Разведчики сидели за столом, уставленным деликатесами в виде распахнутых банок кильки и «тушняка», не прикасаясь до его прихода к пище…
* * *
Седой заехал домой только затем, чтобы взять машину и переодеться. Не разбирая, вывалил из шифоньера спортивные костюмы, майки, пару полотенец и побросал их в дорожную сумку. Быстро переодевшись в «гражданку», взял ключи от «Форда» и отправился в гараж.
Накинув клеммы на аккумулятор «Скорпио», сел за руль и повернул ключ в замке зажигания. Двигатель мягко заурчал… Седой в который уже раз с уважением подумал о качестве американских машин – его «скорпиончик», простоявший без движения полгода, завелся с полоборота…
Ему понадобилось четыре часа, чтобы домчаться до Майкопа, и в 16.30 он въехал на улицу Пушкина, на которой располагался Майкопский гарнизонный военный госпиталь.
В 17.00 из проходной повалил народ, в основном женского пола. Сердце болезненно сжалось и вдруг пошло вразнос, толчками выбрасывая кровь в вены. На лбу обильно выступили мелкие капли пота…
Седой сидел в машине, понимая, что при таком скоплении народа он не сможет подойти к Любе, и это раздражало его. Он закурил и в четыре затяжки выкурил сигарету.
Около проходной стояло несколько машин – мужья ожидали своих жен, закончивших работу. Одна за другой они отъезжали от госпиталя, и Седой подумал, что и Любу может ждать супруг, и тогда весь его план вообще летит к черту…
А потом… из проходной вышла Любаша. О чем-то поговорила с девушками, вышедшими вместе с ней, и, махнув им рукой, пошла к автобусной остановке. Она почти не изменилась с их последней встречи – была такой же миловидной и стройной. Седой не заметил, чтобы у нее увеличился живот, как это бывает у беременных. Но тут же понял, что срок беременности еще слишком мал, чтобы это отразилось на внешнем виде женщины…
Он начал разворачивать машину, глядя на Любашу в зеркало. Она шла медленно, помахивая сумочкой и почему-то замедляя и без того медленный шаг. И вдруг вообще остановилась. Седой увидел, как напряглась ее спина…
Он развернулся и поехал к остановке.
Люба резко повернулась, и он увидел ее глаза – широко распахнутые, удивленные и… полные слез.