Почти рассвело. Комнату затапливал мутный предутренний свет. Он повернул голову к Катрин и встретился с ее ненавидящим взором, которым, казалось, можно испепелить дотла. Все костры инквизиции – убогий язычок пламени по сравнению с огненной стихией, полыхающей в нем. Не осталось и следа от затравленной, дрожащей от страха женщины – перед ним была прежняя Катрин – волнующая и пылкая.
– Я тебя люблю, – с горечью прошептал он и повторил, – я тебя люблю.
– Не смей мне говорить о любви, – отрезала она, – я не хочу ничего о ней знать. И такая тварь, как ты – ничего о любви знать не может. Будь ты проклят.
– Поверь, мне жаль Анну, искренне жаль… – безнадежно начал он, но она отчаянно замотала головой.
– Замолчи, – прорычала она, – если ты решил убить меня, то начинай, я не могу больше выносить твоего вида. Лучше умереть.
Лицо Олега окаменело. Вот, значит, как!
– Вот как, – протянул он, – я, значит, тварь. А ты у нас – святая… Святая Катрин. Умереть готова? Ты действительно готова? Или это все красивые слова? Откуда тебе знать, как больно умирать? А морфин у меня – кончился.
– Да подавись ты своим морфином! – с отвращением выпалила она.
– Это ты сейчас так говоришь. А когда смерть заглянет в твои глаза, – он склонился к ней совсем близко, и их лбы соприкоснулись, – заглянет вот так – совсем близко, ты поймешь, как она жестока.
– Это ты – жесток, а смерть – милосердна. Она избавит меня от необходимости говорить с тобой, видеть и… чувствовать тебя. Ненавижу… Презираю.
Яростный огонь снова полыхал в его груди и он бросился в это пламя, исступленно желая сгореть в нем дотла. Все, ради чего он жил последние пятнадцать лет, в том числе, и безумная надежда, что когда-нибудь Катрин его полюбит, словом, все – летело в пропасть.
– Вот, значит, как, – повторил он холодно. – Хорошо, святая Катрин. Ты сама выбрала. Итак, хочешь помолиться? Тогда молись. А я пока принесу все необходимое. И не надейся, что я тебя просто зарежу.
Олег говорил так спокойно и так мирно, что казалось, он шутит. Но что-то подсказывало Катрин, что все это не шутки. Неторопливо натянув джинсы, он вышел из комнаты. Катрин стало жутко до такой степени, что ее затрясло, словно в лихорадке, и зубы несколько раз лязгнули. Она попыталась припомнить хотя бы «Отче наш» и начала читать про себя, и прочитала, не сбившись ни разу, хотя набожной не была и не молилась почти никогда, разве что перед экзаменами в университете.
Но молитва не принесла даже малого успокоения, и тогда она взмолилась к небесам: «Господи, помоги мне не унизиться перед этой тварью и умереть достойно! Господи, помоги мне не расплакаться и не просить его о пощаде…» Но когда он вернулся в комнату, и Катрин увидела, что он принес с собой, то поняла, что вот-вот потеряет остатки самообладания.
– Итак, святая Катрин, – он подошел к кровати, – готова умереть как настоящая святая? Докажи, что ты действительно святая. Слышишь – ни звука, ни стона. Готова? Молчишь? Ну, сейчас посмотрим.
Неужели он сейчас сделает то, что решил? Она – его мечта, его любовь – умрет мучительной смертью.
– Катрин, я не хочу тебя убивать.
Она не отвечала. Словно куклу, он поднял ее с постели:
– Ты еще можешь попросить… Одно твое слово – и все прекратится.
Катрин уже с трудом воспринимала происходящее – последние силы оставили ее. Но то, что ее, словно покорную овцу, тащат на заклание, оскорбляло приглушенное болью и ужасом сознание женщины, и она попыталась вырваться из его рук, но безуспешно – он только сильнее прижал измученную Катрин к себе, в последний раз вдыхая ее запах, ощущая гладкость ее кожи…
– Ты решила сопротивляться? А где ж твое смирение? Получается, все твои разговоры о готовности умереть – пустая бабская болтовня? Еще раз – ни звука, ни стона, а иначе… – он запнулся, но потом продолжил, – а иначе – после того, как я завершу столярные работы – я вспорю тебе живот и оставлю умирать здесь, одну. А не просто убью, как бы поступил с Катрин, которая святая.
… Она страшно закричала только один раз, когда первый гвоздь вошел ей в запястье. Его рука дрогнула, и оттого удар оказался особенно болезненным.
– Вот видишь, – он провел ладонью по своему лицу, размазывая ее кровь, брызнувшую фонтаном, – криком ты только мешаешь. А мне нужно успеть, пока они не пришли сюда.
Она потеряла сознание от болевого шока всего на пару секунд…
Сергей нырнул в кусты сирени. Никто не заметил, как он перебежал улицу и одним прыжком преодолел витую чугунную ограду. Недолго думая, вскрыл замок перочинным ножом и проник в дом через черный ход. Он оказался в чулане, загроможденном садовым инвентарем, опрокинул ведро, и на него свалился какой-то тюк с тряпьем. Естественно, он наделал много шума, но было плевать. «Не опоздать. Не опоздать» – стучало в его голове.
С трудом прорвавшись через хлам, он нашел небольшую дверь, ведущую в жилую часть. Сергей выбил ее ногой и попал в полутемный холл, в котором обозначились очертания кресел, большого стола и стульев вокруг него. Из холла вели крутые ступеньки наверх, и оттуда доносились звуки, похожие на стук молотка. Булгаков взлетел по лестнице и вот – перед ним полуоткрытая дверь, и именно из-за нее раздается стук, а еще – тихий, навзрыд, плач, вперемешку со сдавленными стонами. Встав боком, он осторожно заглянул внутрь. И остолбенел перед открывшейся ему картиной.
Прямо перед ним, на грубом необструганном деревянном щите, лежала распятая Катрин, корчась от нестерпимой боли, а Олег, стоя перед ней на коленях, вколачивал последний гвоздь в ее ступни. Обострившимся от ненависти зрением Сергей видел каждую занозу на страшном ложе, форму каждого бурого пятна на теле Катрин и каждый золотистый волос на голове своего врага.
– Что ты наделала, Катрин, – услышал он глухой голос.
Первобытная ярость подбросила Булгакова и пронизала все его тело, словно ток высокого напряжения.
– Тебе конец, мать твою! – прорычал он и кинулся на Рыкова. Но тот будто его ждал. Сжимая в руке молоток, он упал на пол, увлекая Сергея за собой. Отчаяние, казалось, придало ему силы. Сквозь мутную пелену, застилавшую глаза Катрин смотрела на происходящее, не осознавая реальности, но пытаясь прорваться к ней через болевой шок. Инстинктивно почувствовав, что ее мучителя нет рядом, она надрывно застонала. Вырвав из окружающего кошмара занесенный над головой Булгакова молоток, она рванулась в жалкой попытке помочь ему и сразу же потеряла сознание – гвозди, загнанные в ее тело, держали крепко…
– А где ваш волонтер? – спросил Алексеев, упершись взглядом в опустевший форд.
– Не знаю, – в недоумении ответил Зубов и взглянул на Виктора, стоявшего рядом. Что-то в лице напарника ему не понравилось.
– Ну-ка, говори! – потребовал он, и Глинский кивнул в сторону коттеджа.
– Ты видел! – заорал Зубов. – Ты видел и не остановил его!