— Так, босс, — Джексон спокойно выдержал неприязненный, недоверчивый взгляд толстяка.
— Пусть так, хотя я по-прежнему не видел ни одной головы, ни одного вражьего уха. Если двоих они уже лишились, то, по моим прикидкам, их осталось двое-трое. Думаю, не больше, как бы ни старались все эти придурки уверить меня, что американских спецназовцев здесь не меньше взвода. С тремя-то твои «очень крутые парни» справятся, надеюсь?
— Можете спать спокойно, босс, — едва удерживаясь от жгучего желания хорошенько врезать по этой самодовольной тупой роже, ровным голосом заверил Алехандро наемник.
— Поспишь тут с вами, — не скрывая недовольства топорной работой наемников, ядовито проворчал босс и, вероятно, вспомнив что-то еще, поинтересовался у капитана субмарины: — Что там наш русский инженер?
— Как всегда, босс: жрет, спит и хлещет виски. Да и зачем он вам? С лодкой все в порядке.
— Там, — Алехандро неопределенно кивнул куда-то за спину, что, очевидно, означало колумбийских хозяев, — требуют, чтобы он вышел с вами в рейс — мало ли что может случиться с механизмами… Все, можете быть свободны. Завтра нас ждет нелегкий день…
Бывший ленинградский, а чуть позже петербургский инженер-корабел носил самую что ни на есть оригинальную фамилию Иванов. Зато, как выяснилось после двухтысячного года, имя и отчество бывшего выпускника ленинградского института кораблестроения оказались на редкость удачными: Владимир Владимирович. Что, бывая в веселой дружеской компании, инженер любил подчеркнуть, многозначительно поднимая указательный палец вверх. Однако приятное совпадение инициалов отнюдь не спасло корабела ни от развала советской кораблестроительной отрасли, ни от увольнения из некогда очень закрытого и нужного стране конструкторского бюро, ни от нищеты.
Ощутив свою внезапную свободу от всего и от всех, которая больше напоминала полную ненужность абсолютно никому, Иванов сначала растерянно заметался в поисках новой работы, но очень быстро понял, что корабли новой России ближайшие лет двадцать вряд ли понадобятся. Попытался заняться бизнесом, коим на просторах новой Руси гордо именовались всякие сомнительные делишки, но мгновенно прогорел, попал на большие деньги и, чтобы не получить маленькую пульку в свой высокий лоб, продал квартиру. Жена, естественно, тут же ушла к более везучему мужичку, на прощание обозвав Володю непонятным словом «лузер». Казалось, жизнь кончена, и новоиспеченному бомжу оставалось лишь одно — глотая горькие слезы, интеллигентно закусывать дрянную водку вонючей квашеной капустой…
Вот тогда-то и вышли на грустно спивавшегося инженера кожаные ребятки, работавшие на самого Сильвестра, у которого были какие-то свои дела со смуглыми парнями из далекой Колумбии. Иванова отмыли, похмелили очень приличным «Абсолютом», и вскоре корабел уже в поте лица трудился на тайной верфи, где для наркомафии умельцы чуть ли не со всего света клепали мини-субмарины, на которых планировалось доставлять отборный кокс в Северо-Американские Штаты. Естественно, Иванов понимал, что кокс — это в данном случае не отборный уголь, но платили очень прилично, выпивки хватало, да и… его желание или нежелание никого, собственно, и не интересовало.
…Здесь, в подземелье, ночная тишина ощущалась особенно остро, поскольку ни звуков ночной сельвы здесь не было, ни плеска речной воды — а было лишь сонное гудение дизеля, вращавшего роторы электрогенераторов. Длинные, гулкие сводчатые коридоры, скупо освещенные желтым светом помаргивавших лампочек, железные двери, пирс с несколькими лодками и субмариной, уже подготовленной для утреннего выхода в долгий и опасный рейд.
Черная тень, в которой нетрудно было узнать русского инженера, медленно продвигалась по длинному коридору, стараясь передвигаться как можно бесшумнее. Иванов, еще с вечера предупрежденный о завтрашнем рейсе, сейчас был абсолютно трезв. Да и пил он в последнее время лишь ровно столько, чтобы не разуверить Алехандро и его подручных, что человек он «конченый и совершенно безвольный». Босс, кажется, в это верил, а вот заходивший вчера в каморку инженера Джексон явно что-то почувствовал, гад. Глаза пустые, холодные и злые — одно слово, наемник. Хотя и не мог он никак знать, что Владимир несколько последних дней лишь полоскал рот виски, да принимал внутрь не больше глоточка — лишь бы запах стойкий не пропадал.
Инженер свернул в один из туннелей, прошел его до конца, тихо приоткрыл железную дверцу и нырнул в темноту. Зажег потайной фонарик и, подсвечивая себе под ноги, прошел еще метров тридцать. Здесь, в небольшом тупичке, все было занято притащенными сюда и сваленными грудами старого хлама, оставшегося еще с тех времен, когда базой владели немцы. И Владимир пришел сюда не случайно. В укромном уголке была спрятана у него заветная металлическая коробочка…
Вот она, родимая… Инженер бережно извлек тяжелую стальную шкатулку и, откинув крышку, посветил фонариком внутрь. Любовно погладил ладонью пару нетолстых пачек долларов, затем развернул тряпицу, и в неверном голубоватом свете фонаря блеснули десятка два колец, несколько тяжелых цепочек и брошей, скромно искрившихся разноцветными лучиками, исходившими от драгоценных камней. Отдельно лежали два увесистых продолговатых слитка золота, проштампованных имперским германским орлом, сжимавшим в когтистых лапках маленькую свастику.
Этот клад Владимир нашел совершенно случайно, из чисто русского любопытства обшаривая закоулки построенного нацистами подземелья. Видно, кто-то из бывших хозяев базы спрятал захороночку на черный день, но так и не сумел по какой-то причине ею воспользоваться. Теперь она здорово пригодится русскому инженеру, который твердо решил при первой же возможности сбежать от проклятых мафиози и вернуться в Россию.
Оказывается, все эти рассказы о ностальгии вовсе не выдумка… Иванову казалось, что он действительно не просто бежит от бандитов и спасается от неприкрытого унизительного рабства, а совершенно искренне смертно тоскует о снежной зиме и о золотом шпиле Петропавловки, на который совершенно не обращал внимания, живя в старом добром Ленинграде — Санкт-Петербурге…
— Да ты у нас богатенький Буратино, — внезапно раздался за спиной насмешливый голос.
Инженер вздрогнул и похолодел от ужаса. А голос-то какой знакомый… Иванов, совершенно не понимая, что он делает, словно во сне протянул руку к лежавшему на каменном полу фонарику. Так хотелось покрепче зажмуриться, а потом проснуться…
Зажмуриться Владимиру вполне удалось, а вот проснуться… Человек уверенно шагнул к будто уменьшившемуся от ужаса инженеру и одним движением жестких ладоней свернул ему шею. После чего оттолкнул труп в сторону, вытер ладони о ткань своих брюк и деловито осмотрел содержимое коробки. Удовлетворенно кивнул, захлопнул крышку и, засунув шкатулку под мышку, спокойным шагом отправился в обратный путь…
До рассвета оставалось еще часа полтора, когда в дверь кабинета Алехандро громко постучали. Стук был требовательным и уверенным одновременно — так стучат или почтальоны, приносящие безрадостные телеграммы, или полицейские, считающие, что имеют полное и законное право беспокоить граждан в любое время суток.