Впрочем, эти далеко идущие планы все еще оставались достаточно неопределенными и туманными. Куда более реальными были перспективы, которые открывало перед Фрэнки сотрудничество с Фанни Бернштейн. Она оказалась человеком поистине бесценным и весьма деловым. Во-первых, она знала в городе буквально всех, а во-вторых, терпеть не могла сидеть без дела. Фрэнки и Аннабель уже подписали с ней предварительный договор, согласно которому Фанни получала двадцать пять процентов от их будущих доходов. Это было немало, и Фрэнки подписывал бумаги не без внутреннего содрогания. Он, однако, сразу успокоился, как только Фанни посвятила его в подробности своего плана.
«Я намерена предложить продюсерам «Браво», «Е!» и «Эм-Ти-Ви» телевизионное реалити-шоу [8] с вашим участием, — сказала она. — Оно состоится, скорее всего, на следующей неделе. Вам обоим нужно будет оставаться в Лос-Анджелесе по крайней мере до тех пор, пока я не договорюсь со «Взглядом» насчет эксклюзивного интервью для Аннабель. Тогда мы поедем в Нью-Йорк, но в будущем, Фрэнки, вам обоим таки придется переехать в Лос-Анджелес насовсем, так что приготовьтесь».
Эти новости были для Фрэнки словно бальзам на сердце, но делиться ими с Аннабель он пока не стал. Сейчас она была слишком взвинчена и напряжена, и лишний раздражитель ей был ни к чему. Быть может, после похорон Аннабель успокоится, придет в себя — тогда-то он все ей и расскажет, чтобы они могли вместе насладиться своим грядущим успехом и славой.
Фрэнки Романо — звезда средств массовой информации!
Эти слова звучали для него, словно фанфары.
Наконец-то он будет знаменит!
* * *
Фанни Бернштейн не просто любила похороны. Она их обожала.
Почему бы нет? В конце концов, умный человек ходит на похороны вовсе не для того, чтобы оплакивать умерших, а для того, чтобы укрепить старые связи и обзавестись новыми знакомствами, чтобы напомнить о себе и взглянуть на других, обсудить новые проекты и планы или договориться о деловом обеде. Фанни никогда не упускала возможности, которые сами плыли в руки, а на похоронах таких возможностей всегда было предостаточно, особенно если покойный был богат и знаменит.
Похороны Джеммы Саммер обещали стать особенно урожайными в смысле новых знакомых, новых заманчивых предложений. А поскольку ее новые клиенты наверняка окажутся в центре внимания, затеряться в толпе Фанни не боялась.
Интересно, как отреагирует Ральф Маэстро на то маленькое представление, которое она подготовила и отрежиссировала? Похоже, звезду ждет сюрприз…
Сама Фанни надела на похороны просторное черное платье с оборками, огромные серьги, серебристые босоножки, больше похожие на слипперы (от высоких каблуков у нее болели ноги), и украсила руки множеством тонких серебряных браслетов.
Ну вот, теперь она была готова.
* * *
Ральф Маэстро долго размышлял, что надеть на похороны жены. Джемма умерла, в центре внимания будет он один. И гости, и журналисты будут смотреть только на него, и вовсе не потому, что он — звезда мировой величины. Ральф Маэстро оказался причастен к громкому скандалу, и благодарить за это он должен свою единственную дочь.
Аннабель всегда была непослушным, избалованным, своевольным ребенком. Еще в подростковом возрасте с ней не было никакого сладу; неудивительно, что, став взрослой, она опозорила себя, запятнав, таким образом, и отцовскую репутацию.
Первым побуждением Ральфа было разлучить Аннабель с этим гнусным Романо, вернуть в Лос-Анджелес и вбить в ее тупую башку хоть немного здравого смысла и уважения к фамилии Маэстро. Именно поэтому Ральф так стремительно сорвался с места и полетел в Вегас. Но, не найдя там Аннабель, он решил, что дочь испугалась встречи с ним и бежала обратно в Нью-Йорк.
К этому времени Ральф немного успокоился и решил, что есть другие способы наказать Аннабель. Например, он мог прекратить выплачивать ей содержание, мог вовсе лишить ее наследства — пусть зарабатывает на жизнь, как может, хотя бы даже торгуя «живым товаром». К нему это никакого отношения иметь уже не будет.
Зажужжал звонок интеркома.
— К вам мистер Сондерс, — сообщила Льюпа. — И мистер Пайп.
— Скажи им, я сейчас спущусь, — ответил Ральф, завязывая новый галстук. Дизайнерский галстук из черного шелка обошелся ему в шестьсот пятьдесят долларов.
Да, сегодня все будут смотреть на него.
Вздрогнув, Кэролайн очнулась от неглубокого сна, в который незаметно для себя провалилась перед самым рассветом. Стояло сырое раннее утро. Она промерзла до костей, каждая жилка в ее теле ныла и болела от усталости, губы обметало, а раненую ногу дергало, словно гнилой зуб. И все же Кэролайн испытывала облегчение и почти радость. Она сумела пережить эту ночь и теперь наверняка отыщет кого-то, кто сможет ей помочь или по крайней мере сообщит о ней в полицию.
С трудом распрямив затекшие руки и ноги, Кэролайн кое-как поднялась с кафельной плитки, на которой сидела. Дождь наконец прекратился, но теплее не стало: Кэролайн по-прежнему била крупная дрожь. Или, может быть, она заболела?
Впрочем, сейчас это было не самым важным. Главный вопрос, который Кэролайн пыталась решить, заключался в том, может ли она уже покинуть свое убежище, не подвергаясь смертельному риску?
Этого она не знала.
* * *
Утром в четверг сенатор Грегори Стоунмен выехал из дома раньше обычного. Всю ночь он не спал, ворочаясь с боку на бок и гадая, что понадобилось от него Рамиресу. Проклятый латинос утверждал, что у него какое-то срочное дело, касающееся его брата, поэтому, подъезжая к коррекционному центру, Грегори приготовился к худшему.
Если это шантаж, ему придется платить. Другого выхода просто нет.
Думал он и о Кэролайн. Где она? Что с ней сделал этот подонок Бенито? Сенатор рассчитывал, что брат Рамиреса продержит Кэролайн в плену несколько часов, а когда от страха и потрясения она потеряет ребенка, отвезет куда-нибудь на окраину и отпустит. Между тем прошло уже два дня, а о Кэролайн не было ни слуху ни духу.
Что, если Бенито — случайно или намеренно — причинил ей какой-нибудь вред? И будет ли сенатор отвечать за то, что мог сделать с девушкой этот ублюдок?
Господи, только бы Кэролайн была жива!
В противном случае ему не отвертеться.
* * *
Когда Роза призналась матери, что вместе с Бенито участвовала в похищении любовницы сенатора, та первым делом заставила дочь поклясться, что она никому и ничего не расскажет. Потом Флорита перекрестилась и, опустившись на колени, стала по-испански умолять Господа простить свою неразумную дочь.