– А что? Очень даже приличное выражение! Я думаю, литературное даже! – рассмеялся Леня, довольный тем, что неказистое это словцо вызвало в ней такую бурю эмоций. Пусть уж лучше эмоции будут, простые и человеческие, чем неловкое это молчание. – По-моему, я его в какой-то даже приличной книжке вычитал. Когда денег просят у кого, говорят: отмусоль, мол, немного…
– Не сочиняй! Говорю же: слух режет!
– Ладно, не буду. Не злись. Так, значит, ты у нас теперь богатая вдовушка?
– Леня, прекрати. Мне неприятно.
– А чего тебе неприятно, Тин? Лелеять годами свою боль неприятно? Да отпусти ты ее, в конце концов! Представь, что ушел человек навсегда и боль твою с собой унес… Ну, я понимаю, любила. Понимаю, раздвоиться не могла. Понимаю, что в этом цельность твоей бабской натуры и есть. Но иногда, знаешь, чтоб спасти человека, его резать-кромсать ух как приходится. Цельность цельностью, как говорится, а жизнь дороже. Это я тебе как врач говорю.
– Это ты к чему ведешь сейчас, не понимаю? – вскинула на него грустные глаза Тина.
– К чему веду? Да мысль у меня тут в голове одна проснулась. Старая такая мысль. Древняя, можно сказать. Все спала, спала и вдруг проснулась…
– Ну?
– Слушай, Тинк… Как думаешь, а не проявить ли мне сейчас мужицкую смекалку, да не сделать ли еще одну отчаянную попытку напроситься к тебе в мужья? А что? Ты теперь женщина свободная. Можно сказать – богатая. Грех, грех ее не проявить, смекалку-то! И детей мы с тобой, считай, вырастили.
– Леня! Прекрати! Мне не нравятся такие шутки, слышишь? Не к месту они!
– А я и не шучу, Тин. Я серьезен сейчас, как никогда в жизни. А за Полину не беспокойся. Она поймет. Да и то – сколько уж можно? И для всех наших «договоренностей» жизненно положенные сроки, я думаю, давно прошли. Да и помогу я ей всегда, если что… Ты же меня знаешь…
– Знаю, Лень. Только все равно не надо. Остановись. Ну куда тебя понесло опять? Да и насчет «богатой вдовушки» шутка твоя, считай, не прошла. Ничего мне там вовсе не полагается. Никто ничего мне отмусоливать, как ты говоришь, и не собирался вовсе. Так что мужицкая твоя смекалка подкачала. А насчет моей теперь свободы для нового замужества… Лень, ты, случаем, не забыл, в каком мы с тобой возрасте? Нам уже душевными делами заниматься надо, а не матримониальными… Странный ты какой, ей-богу! Как маньяк зацикленный, все время об одном и том же…
– Да, Тинк, ты права, – тихо и грустно вздохнул Леня. – А что? Маньяк, наверное, и есть. А вообще – интересная мысль какая… Всю жизнь любить одну женщину – разве это не мания? Мания и есть. Чистой воды. Надо бы с психиатром на этот счет посоветоваться…
– Ага! Давай! Давно пора… Иди лучше на стол накрывай, маньяк ты наш душещипательно-любвеобильный! Сейчас Митя с Мариной придут, обедать будем.
– Ой, а мы уже зде-е-есь… – послышался в дверях тоненький девчачий голосок.
Они дружно обернулись на эту нежную юную мелодию, расплылись оба в совершенно одинаковых улыбках. Маленькая женщина стояла в дверях, с гордостью выпятив вперед огромное пузо, улыбалась им навстречу. Светло-серые глаза ее сияли изнутри, как могут сиять глаза только у беременных женщин, которых к тому же и любят все кругом, и радуются вместе с ней священному ее ожиданию. Да и вся она, эта маленькая женщина, была воплощением сплошной человеческой радости, милое белобрысо-конопатое существо по имени Марина, беременно-неуклюжее и в то же время невесомое совсем, как залетевшее в июльское окно легчайшее птичье перышко. Славная девочка. Посмотришь на нее беглым первым взглядом – обыкновенная вроде мышка-норушка, никакой красотой не примечательная. А вторым взглядом посмотришь – и откроется тебе ее радость внутренняя, бриллиантом сверкающая. Тина ее давно разглядела, девочку эту. И Митенька, слава богу, разглядел…
– Мариночка! Здравствуй, моя девочка! – раскинув руки, пошла ей навстречу Тина. – Ну как ты себя чувствуешь?
– Да все хорошо, Валентина Петровна!
– А внук мой как?
– Тоже хорошо… Поговорить хотите? – хитро и понимающе улыбнувшись, спросила Марина, выпятив навстречу Тининым рукам свой живот.
– Хочу, конечно!
– Ну, поговорите…
Тина, присев на корточки, осторожно коснулась Марининого живота, проговорила ласково:
– Здравствуй, малыш. Это я…
Так уж заведено было с того самого дня, когда Митя с Мариной объявили ей о своей беременной радости, – Тина разговаривала с будущим своим внуком совершенно серьезно и на всяческие абсолютно темы, да еще и уверяла всех при этом, что он ее слышит, совершенно точно слышит и все понимает… И для Марины свекровина эта странная процедура превратилась постепенно в некий осмысленно необходимый ритуал, и она с удовольствием отдавала ей в руки свое драгоценное пузо.
– Малыш, ты меня слышишь? Ну как ты? Готов? Не бойся, все пройдет хорошо… Мы все тебя очень любим и ждем с нетерпением… И мама, и папа, и я, твоя бабка, и тетка твоя Анюта, и сестричка Сонечка…
– И я! Скажи: и я тоже жду! – тихо, но возмущенно проговорил Леня и подмигнул весело Маринке, и она улыбнулась ему от души, будто поблагодарив за желание сопричастности к общей их с Тиной радости.
– И Леня тебя тоже ждет, малыш… – поторопилась исправить свою ошибку Тина, поглаживая рукой Маринин живот. – Мы все, все тебя ждем…
– Марин, а когда? – спросила подошедшая сзади Анюта.
– Не знаю, Ань! Вообще-то уже пора… Может, сегодня, может, завтра… Слушай, а вот Сонечку твою так же все ждали?
– Конечно! Мама тоже с ней все время разговаривала, и я, и даже Митька твой… А что?
– Да нет, ничего. Хорошо просто. Знаешь, а я потом сразу и второго рожу. Чтоб росли вместе. Вам же с Митей хорошо вместе было?
– Ну да… – тихо улыбнулась ей Анюта, прислушиваясь одновременно и к себе. – Народим тут, на радость нашей бабке, целый детский сад… – И, обращаясь уже к матери, продолжила насмешливо: – Ну что, мам? Что он там тебе ответил-то? Поделись с нами!
– Что, что… – поднимаясь с корточек, весело произнесла Тина. – Сказал: ждите! Приду к вам, мол, скоро! Готовьтесь!
– Что, прямо так и сказал? – засмеялась весело Марина. Потом, всплеснув смешно ручками и обращаясь ко всем сразу, проговорила быстро-звонко: – Ой, а вы знаете, мне иногда кажется, что он родится и сразу меня спросит: а где та самая женщина, бабушка моя? Которая разговаривала со мной все время, которая так ждала меня сильно да любить обещала? А подать-ка ее немедленно сюда!
Все рассмеялись от души, радуясь этому голосу-звону маленькой женщины, и Тина рассмеялась, и обернулась навстречу вошедшему в дом Митеньке. Как всегда, ему пришлось согнуться, чтоб не удариться головой о притолоку – росту он был немалого, да и шири в плечах ему было не занимать – этакий красавец-молодец был ее Митенька… От девчонок в свое время отбою не было, она боялась даже, бывало, – избалуют парня своей липкостью приставучей, мозги на сторону свернут… Хоть и не было у Тины с племянником особых проблем – покладистым да спокойным рос, – но иногда мог и выдать что-нибудь из ряда вон. Потому что покладистость да спокойность любого человека – всего лишь обманка внешняя. За ее благополучным фасадом иногда такое творится, что может сразу и резко в беду вылиться. А что, бывает. Потом все только руками и разводят – такой тихий-спокойный вроде был человек… Потому и к Митеньке она прислушивалась-приглядывалась с самого детства особенно тщательно, стараясь уловить вовремя за благополучным этим фасадом болезненные душевно-опасные прыщики, и учила-любила, как могла. И он ее учил, конечно же. Потому что это родителям только кажется, что они детей своих учат да воспитывают. Иногда бывает и совсем наоборот…