Алиса с удивлением, но приветливо взяла букетик, который ей протягивала девочка, но Бенно, знавший значение этой церемонии, пришел в полное смятение.

– Что вам вздумалось, ребята? – произнес он, отступая назад, но отделаться от Наци было не так-то легко, и он энергично втиснул букет в руку доктора.

– Возьмите же цветы, – весело сказала Алиса. – Однако что все это значит?

– Это старинный обряд, призывающий на вас благословение святого Иоанна, – смеясь, объяснила Эрна, – а цветы означают, что ты непременно должна станцевать с доктором, Алиса. Боюсь, что отказаться нельзя.

– О, да это прелесть что такое! – радостно вскрикнула Валли и захлопала в ладоши от восторга. – Бенно должен танцевать, непременно должен!

Бедный Рейнсфельд отчаянно отбивался, но Герсдорф и Вальтенберг со смехом приняли сторону Валли, и даже Эрна, понявшая по смущенной физиономии матери Наци, как было дело, приняла участие в шутке.

– Достаточно сделать один тур, Алиса, – сказала она. – Принеси эту жертву старинному обычаю: крестьяне будут глубоко обижены, если ты не станцуешь с их любимым доктором. Отказавшись танцевать, ты откажешься и от благословения, которое они так от души призвали на тебя.

Но Алиса, казалось, и не находила в этом ничего особенного. Она улыбнулась при виде страха, с которым молодой доктор отказывался от танцев, и, обращаясь к нему, сказала вполголоса:

– Придется покориться, доктор. Как вы думаете?

У доброго Бенно, который если и танцевал когда-либо, то разве на деревенском празднике, положительно закружилась голова при этих словах.

– Фрейлейн!.. Вам угодно? – пробормотал он.

Вместо ответа Алиса встала и взяла его под руку; окружающие, считавшие, что так и следовало сделать, поспешно расступились, музыка заиграла, и в следующую минуту пара закружилась.

Тем временем баронесса Ласберг почувствовала себя несколько лучше: тишина и прохлада уединенной комнаты принесли ей пользу. Величественно шурша платьем, она направилась обратно в садик, но, к своему неудовольствию, нашла выход из дома загороженным: на высоком каменном крыльце гостиницы вплотную стояли люди, между прочими Гронау с Саидом и Джальмой, и даже хозяин с хозяйкой были тут; все вытягивали шеи и с напряженным вниманием глядели поверх голов тех, кто стоял ниже, на площадку, которая была видна отсюда как на ладони. Очевидно, там происходило что-то необыкновенное.

Старая дама, разумеется, была выше любопытства, в то же время ее привело в негодование, что никто не замечает ее. Она повелительно обратилась к Саиду, стоявшему ближе других.

– Саид, дайте мне пройти! Господа еще в саду?

– Нет, на площадке, – радостно ответил Саид.

Баронесса рассердилась. Она тотчас поняла, что такая неприличная выходка – дело рук этой ужасной Валли!

– И фрейлейн Нордгейм оставили одну? – спросила она.

– Мисс Нордгейм танцует с господином доктором, – объявил Саид, осклабившись, отчего его белые зубы так и сверкнули на черном лице.

Баронесса только пожала плечами в ответ на чепуху, которую нес этот человек на своем ломаном немецком языке, но невольно взглянула по направлению его руки и увидела нечто, заставившее ее окаменеть на месте: коренастую фигуру доктора и в его объятиях молодую девушку в светлом летнем платье и соломенной шляпе с цветами, свою воспитанницу, Алису Нордгейм! И они танцевали! Алиса Нордгейм танцевала с мужицким доктором!

Это было больше, чем могли вынести и без того расстроенные нервы баронессы Ласберг, у нее закружилась голова. Саид услужливо подхватил падающую даму, но решительно не знал, что делать дальше, а потому испуганно закричал:

– Мастер Хрон! Мастер Хрон! У меня дама!

– Так держи крепче! – не оборачиваясь, ответил Гронау, стоявший несколькими ступенями ниже.

Но крик Саида привлек внимание хозяина и хозяйки; они поспешили на помощь, все кругом засуетились, а Джальма сломя голову бросился вниз по лестнице на площадку.

Гронау задержал его.

– Стой! Куда?

– За доктором! – крикнул малаец, горя усердием.

– Не надо! – выразительно сказал Гронау. – Неужели бедному доктору нельзя позволить себе и минутку удовольствия? Пусть потанцует! Успеет и потом привести в чувство старую… Джальма! Ты опять уже двигаешь губами? Я сверну тебе шею, если ты выговоришь это проклятое слово! Баронессу, хотел я сказать!

На площадке происшествия никто не заметил, и пара продолжала танцевать. Рука Бенно обнимала тонкую талию Алисы, а его глаза не отрывались от милого личика, теперь уже не бледного, а розового от быстрого движения; она смотрела на него блестящими глазами, и в этом взгляде потонули для него и Оберштейн, и весь мир.

Что касается оберштейнцев, то они были в высшей степени довольны исходом дела и выражали свое одобрение самым недвусмысленным образом: музыканты пиликали с удвоенным усердием, парни и девушки помогали им веселыми возгласами, Наци и его сестренка в восторге прыгали в такт, и вдруг все зрители запели хором:

«Примите от меня цветочки, и пусть святой Иоанн вам даст свое благословенье и счастье вам пошлет!»

Глава 14

Прошел почти месяц, и июль приближался к концу, когда Нордгейм вернулся к себе на виллу. В минувшие четыре недели произошло событие, которого можно было ожидать: главный инженер, вследствие болезни фактически давно уже передавший управление делами в руки Эльмгорста, умер. При назначении его преемника споров не было: будущий зять председателя железнодорожного общества и строитель Волькенштейнского моста был выбран единогласно. Таким образом, Эльмгорст оказался во главе грандиозного предприятия, которое уже близилось к окончанию.

Через несколько часов после приезда Нордгейм сидел с Вольфгангом в своем кабинете, куда они удалились, чтобы поговорить об этом событии, о котором Вольфгангу было сообщено письменно. Оба были довольны.

– Собственно говоря, твое избрание было простой формальностью, – сказал Нордгейм. – Его приняли без всяких дебатов, потому что ни о ком, кроме тебя, и вопроса не поднималось. Итак, честь имею поздравить господина главного инженера!

Эльмгорст слегка улыбнулся, но в этой улыбке не было ни малейшего намека на то гордое, радостное сознание собственных сил, с которым когда-то вступал в свою должность молодой инженер, а между тем тогда он достиг лишь первой ступени своей карьеры, теперь же она совершалась так быстро и блестяще. Эльмгорст сильно переменился; его лицо было бледно и угрюмо, а в глазах, смотревших прежде так холодно, проницательно и твердо, теперь горел огонь, по временам вдруг ярко вспыхивавший, а затем также быстро потухавший. Несмотря на все умение владеть собой, Вольфганг не всегда мог придать своей речи спокойный, рассудительный тон. Казалось, неустанная, мучительная внутренняя борьба терзает душу этого человека, который прежде шел к цели так уверенно и твердо, не глядя ни направо, ни налево.