– В дурмане кузи есть… своего рода ясность, госпожа. Один стаканчик согревает и успокаивает. Два придают храбрость шарума. После трех покажется, что можно танцевать на краю бездны Най и не упасть.
Лиша выгнула бровь, но невольно улыбнулась краешком рта.
– Ну разве что один. – Она налила кузи в стаканчик. – Я не прочь согреться.
Она выпила залпом и закашлялась.
Аббан поклонился:
– Второй пойдет легче первого, госпожа, а третий – легче второго.
Он вышел, и Лиша налила себе еще стаканчик. Он и правда пошел легче.
Третий отдавал корицей.
Аббан не солгал насчет кузи. Оно окутывало Лишу, как меченый плащ, одновременно согревая и защищая. Бесконечный спор в ее голове стих, и в тишине снизошла неведомая прежде ясность.
В комнате было жарко, несмотря на праздничное платье с глубоким вырезом. Лиша обмахивалась и весело наблюдала, как Джардир украдкой поглядывает на ее грудь, пытаясь притвориться равнодушным.
Они покоились на шелковых подушках. Между ними лежал открытый Эведжах, но Джардир давно его не читал. Они беседовали о другом: о том, что Лиша все лучше говорит по-красийски, о детстве Джардира в каджи’шарадж, об уроках Бруны, о том, как мать Джардира стала отверженной из-за того, что родила слишком много дочерей.
– Моя мать тоже не сильно рада, что у нее только дочь, – заметила Лиша.
– Такая дочь стоит дюжины сыновей, – возразил Джардир. – Но как же твои братья? Сейчас они с Эверамом, но принесли ей немало счастья.
Лиша вздохнула:
– Ахман, моя мать солгала. Я ее единственное дитя, и у меня нет волшебных костей, чтобы пообещать тебе сыновей.
С этими словами с нее свалился груз. Как и в случае с платьем, она хотела, чтобы Джардир знал настоящую Лишу.
Джардир удивил ее, пожав плечами:
– Да будет на то воля Эверама. Даже если ты родишь трех девочек подряд, я буду лелеять их и верить, что сыновья не заставят себя ждать.
– И я не девственница, – выпалила Лиша и затаила дыхание.
Джардир долго смотрел на нее. Возможно, не следовало этого говорить? Какая ему разница, девственница она или нет?
Впрочем, для него разница была, и ложь матери угнетала Лишу, как собственная, ибо молчанием она потворствовала ей.
Джардир поглядел по сторонам, будто проверяя, нет ли свидетелей, и наклонился почти к самым ее губам.
– Я тоже не девственник, – прошептал он, и Лиша прыснула.
Джардир захохотал от всей души.
– Выходи за меня! – взмолился он.
– Зачем тебе еще одна жена, ведь у тебя их уже…
– Четырнадцать, – отмахнулся Джардир. – У Каджи была тысяча.
– И что, кто-нибудь помнит, как звали пятнадцатую?
– Шаннах вах Кревах, – без запинки ответил он. – Говорят, ее отец украл тени, чтобы сплести ей косы, и из ее утробы вышли первые дозорные, невидимые в ночи, но вечно бдящие рядом с отцом.
– Ты это только что сочинил, – прищурилась Лиша.
– Поцелуешь меня, если нет?
Лиша притворно задумалась.
– И шлепну, если да.
Джардир улыбнулся и указал на Эведжах:
– Здесь перечислены все жены Каджи, их имена будут чтить вечно. Некоторые записи весьма подробны.
– Вся тысяча? – с сомнением переспросила Лиша.
Джардир подмигнул:
– Записи становятся короче только далеко за сотню.
Лиша ухмыльнулась и взяла книгу.
– Двести тридцать седьмая страница, – подсказал Джардир, – восьмая строка.
Лиша пролистала книгу и нашла нужную строку.
– Что там написано? – спросил он.
Лиша плохо поняла большую часть текста, но Аббан научил ее читать даже незнакомые слова.
– Шаннах вах Кревах, – произнесла она.
Лиша прочла весь абзац вслух, старательно имитируя красийскую напевность.
Джардир улыбнулся:
– Сердце радуется, когда ты говоришь на моем языке. Я тоже пишу о своей жизни. Пишу Ахманджах собственной кровью, как Каджи написал Эведжах. Если ты боишься, что о тебе забудут, пообещай стать моей, и я напишу о тебе целый бархан книг.
– Я до сих пор не знаю, чего хочу, – честно призналась Лиша.
Джардир помрачнел, но она склонилась к нему и улыбнулась:
– Впрочем, поцелуй ты заслужил.
Их губы встретились, и Лишу охватила дрожь сильнее любой магии.
– А если твоя мать нас застанет? – спросил Джардир, отстранившись первым.
Лиша заключила его лицо в ладони и притянула к себе.
– Я заперла дверь на засов, – сказала она и приоткрыла губы.
Лиша была травницей. Она впитывала знания старого мира как губка и проводила собственные опыты. Больше всего на свете она любила учиться, во всем достигала мастерства и во все привносила новизну, от трав до меток и чужих языков.
Лиша достигла мастерства и в постели, когда они с Джардиром сбросили одежды. Последние полтора десятка лет она училась исцелять тела и наконец научилась извлекать из них музыку.
Джардир, похоже, был того же мнения, когда они расцепились, потные и задыхающиеся.
– Ты можешь посрамить даже постельных плясуний дживах’шарум.
– Я много лет сдерживала страсть. – Лиша с удовольствием потянулась, не стыдясь наготы. Она чувствовала себя свободной, как никогда. – Хорошо, что ты Шар’Дама Ка. Простой мужчина мог бы не выдержать.
Джардир засмеялся и поцеловал ее:
– Я создан для войны и готов вести с тобой эти сладостные битвы хоть сто тысяч раз.
Он встал и низко поклонился:
– Увы, солнце садится, и мы должны вступить в битву иного сорта. Сегодня первая ночь Ущерба, и алагай особенно сильны.
Лиша кивнула, и они неохотно оделись. Джардир взял копье, Лиша повязала фартук с карманами.
Гаред, Уонда и Рожер ждали их во дворе вместе с Копьями Избавителя. Никто ничего не сказал. Лиша чувствовала себя переродившейся, но даже если друзья это заметили, то виду не подали.
Лише было трудно сосредоточиться рядом с Джардиром даже во время алагай’шарак. Похоже, он это чувствовал и не отходил от нее, пока она осматривала и обрабатывала немногочисленные легкие раны, полученные искусными воинами.
– Можно, я почитаю тебе завтра? – спросил Джардир, когда битва закончилась. Он должен был освободиться только через несколько часов, но жителям Лощины дозволялось вернуться в Дворец зеркал.
– Ты можешь читать мне хоть каждый день, – ответила она, и он вскинул на нее глаза.