Пока демон был в воздухе, полдюжины воинов бросили в него бола, и на землю он упал, надежно стреноженный. Алагай принялся рвать веревки зубами, и Джардир слышал, как лопаются путы под стальными мышцами. Тварь вот-вот освободится.
По сигналу кай’шарума двое воинов направились к огненному демону, а остальные окружили песчаного стеной сомкнутых щитов. Демон бросался на воинов, и их товарищи кололи его со спины. Пробить броню копья не могли, но жалили больно. Демон поворачивался к обидчикам, но они закрывались щитами и снова кололи его в спину.
Метчик убрал ткань с меток, чтобы не выбрались другие алагай, и воины принялись толкать демона к яме стеной щитов. Когда тварь оказалась на краю, воины расступились.
Джардир вместе с прочими загонял демона за односторонние метки.
– Гори в огне Эверама! – крикнул он и ударил копьем. Демон попятился и упал в яму.
Джардир был счастлив, как никогда.
Мальчик огляделся по сторонам. Два даль’шарума загнали огненного демона в неглубокий пруд и держали его копьями под водой. Вода кипела и бурлила, демон бился, но воины не отпускали, пока он не затих.
Раненый воин-наживка выглядел неплохо, но бледный Мошкама – воин с отгрызенной ногой – лежал в луже крови и задыхался. Он поймал взгляд Джардира и поманил к себе его и Хасика.
– Прикончите меня, – выдохнул он. – Не хочу жить калекой.
Джардир посмотрел на Хасика.
– Убей его, – приказал Хасик. – Не заставляй бедолагу страдать.
Джардир немедленно подумал об Аббане. На какие страдания он обрек своего друга, не позволив ему умереть смертью воина?
«Долг даль’шарума – поддерживать своих братьев не только в жизни, но и в смерти», – сказал Керан.
– Я готов, – прохрипел Мошкама. Слабыми, дрожащими пальцами он развел одеяние на груди, сдвинув в сторону плашки брони из обожженной глины, вшитые в ткань.
Джардир заглянул ему в глаза и увидел в них отвагу и честь, которых так не хватало Аббану. И с гордостью вонзил в грудь раненому копье.
– А ты неплохо справился, крыса, – похвалил Хасик, когда прогудели рога, возвещая, что в Лабиринте не осталось живых и свободных алагай. – Я думал, ты намочишь бидо, но ты вел себя как мужчина.
Он сделал еще глоток кузи и протянул фляжку Джардиру.
– Спасибо. – Джардир хорошенько приложился к фляжке, притворяясь, будто едкая жидкость не обжигает горло.
Он по-прежнему побаивался Хасика, но наставники были правы: кто пролил кровь в Лабиринте, тот никогда не будет прежним. Теперь они братья.
Хасик расхаживал взад и вперед.
– У меня кровь прямо бурлит после алагай’шарак. Най бы побрала Дамаджи, который запретил посещать великий гарем до рассвета!
Несколько воинов хмыкнули в знак согласия.
Джардир вспомнил, как утром воин нес дживах’шарум за занавеску, и покраснел.
Хасик заметил его смущение:
– Возбудился, крыса? Верблюжьему ублюдку не терпится взять свою первую женщину?
Джардир промолчал.
– Снимут с него бидо или нет, мужчиной он не станет! – засмеялся другой воин, Маник. – Откуда такому малышу знать, для чего нужны постельные плясуньи!
Джардир открыл было рот, но промолчал. Они нарочно его дразнят. Что бы ни случилось в Лабиринте, он остается най’шарумом, пока дама’тинг не предскажет его судьбу, и любой воин может убить его за малейшую дерзость.
Как ни странно, Хасик пришел на помощь:
– Оставьте крысу в покое. Он мой аджин’пал. Кто смеется над ним, смеется надо мной.
Маник возмущенно выпятил грудь, но Хасик был молод и силен. Мужчины мгновение сверлили друг друга глазами, затем Маник сплюнул:
– Пфф. Не хватало еще вспороть тебе брюхо ради шутки над недоростком.
Он отвернулся и пошел прочь.
– Спасибо, – произнес Джардир.
– Ерунда. – Хасик положил руку ему на плечо. – Аджин’палы должны заботиться друг о друге, и ты не первый мальчуган, который боится постельных плясуний больше, чем алагай. Дама’тинг учат дживах’шарум постельному искусству, но наставники в шараджах таких уроков не дают.
Джардир снова покраснел. Что ждет его на подушках за занавеской, когда упадут покрывала?
– Не бойся! – Хасик хлопнул его по плечу. – Я научу тебя, как заставить женщину кричать.
Они допили кузи, и Хасик криво улыбнулся.
– Идем, крыса. Я знаю, чем скоротать ожидание.
– Куда мы идем? – Спотыкаясь, Джардир шел за Хасиком по Лабиринту. От кузи кружилась голова, подгибались ноги. Стены вели причудливый хоровод.
Хасик обернулся. При свете луны его широкая улыбка обозначила черную щель от зуба, выбитого Кераном в первую ночь Джардира в Каджи’шарадж.
– Идем? – переспросил Хасик. – Мы уже пришли.
Джардир непонимающе огляделся, и в этот миг перед его глазами вспыхнули цветные искры – Хасик ударил его с размаху в лицо.
Прежде чем мальчик успел дать отпор, Хасик сбил его на землю и навалился сверху.
– Я обещал научить тебя заставить женщину кричать и научу. Сегодня ты будешь женщиной.
– Нет! – забился Джардир, но Хасик так ударил его лицом о землю, что у мальчика зазвенело в ушах. Тяжелый воин заломил Джардиру руку за спину и сдернул с него бидо, придерживая мальчика одной рукой.
– Похоже, с тебя снимут бидо дважды за ночь, крыса! – засмеялся он.
Джардир чувствовал вкус крови и земли. Он попытался открыться боли, но умение его подвело, и крики эхом разнеслись по Лабиринту.
Он еще плакал, когда его нашла дама’тинг.
Она скользила, словно привидение, ее белые одежды едва касались земли. Джардир перестал рыдать и уставился во все глаза. Мир неожиданно вновь обрел резкость, и мальчик поспешно натянул бидо. Сгорая от стыда, он закрыл лицо руками.
Дама’тинг цокнула языком.
– Встань, мальчик! Ты не боишься алагай, но плачешь, как женщина, из-за такой ерунды? Эвераму нужен даль’шарум, а не хаффит!
Джардир мечтал, чтобы стены Лабиринта упали и раздавили его, но приказы дама’тинг не подлежали обсуждению. Он встал, смахнул слезы и высморкался.
– Сразу бы так. Я проделала этот путь не для того, чтобы предсказать судьбу трусу.
Ее слова уязвили Джардира. Он не был трусом.
– Как ты меня нашла?
Она фыркнула и махнула рукой:
– Я давным-давно знала, где тебя искать в эту ночь.
Джардир неверяще смотрел на нее, но по ее позе было ясно, что ей все равно, верит он или нет.
– Иди сюда, мальчик, я хочу на тебя посмотреть, – приказала она.