Наверное, для педагогического коллектива проблема с перепутанными негигиеничными девичьими панталонами оказалась не простой. В самом деле, не отпускать же девочек на мороз без нижнего белья! И вызвать без подрыва авторитета три с лишним десятка родителей и предложить им захватить новое белье невозможно – телефонов у большинства нет, да и на работе люди. Но наши учителя не в такие переплеты попадали и благополучно выходили.
На последнем уроке каждой девочке, по очереди, велели идти с дневником в кабинет завуча. Там завуч указывала на груду белья и спрашивала:
– Какого цвета были твои панталоны? Голубые? Бери голубые, надевай без рассуждений!
И писала что-то в дневнике.
Девочка возвращалась в класс, нас распирало любопытство, но шел урок, и учительница пресекала попытки посторонних разговоров.
Меня вызвали последней, не иначе как в отместку за лидерство.
– Какого цвета были… – начала завуч и прервалась. – Впрочем, остались только одни, желтые. Надевай эти панталоны!
– Они не мои! Мои были розовые.
– Нестерова, ты мне еще про гигиену поговори! Кто-то из девочек дальтоник.
– Даль… что?
– Надевай! – заорала завуч, наверное, доведенная до последней точки.
Ее можно понять, панталоны кого угодно выведут из себя.
Дома мама пялилась на запись красными чернилами в моем дневнике: «Убедительно предлагаем постирать своей дочери панталоны! Завуч».
– Почему постирать? – недоумевала мама. – Что произошло с твоими панталонами?
– Во-первых, у меня теперь чужие панталоны, не розовые, а желтые. Потому что, во-вторых, кто-то из девочек дальгоник.
– Кто-кто? – спросил папа.
Мне пришлось все рассказать, актерствуя и приукрашивая, конечно. Папа сначала пыхтел и трясся, а потом расхохотался в голос.
– Зачем ты используешь слова, значения которых не знаешь? – возмутилась мама.
Она была учительницей русского языка и к вольному словоупотреблению относилась негативно. Но я не стала спрашивать про ассортимент и гигиену. У меня был заготовлен другой вопрос:
– Тетя Поля называет Володьку Прокопенко недоноском. Что это значит? Куда Володьку не донесли?
Мама быстро не нашлась с ответом.
Папа перевел стрелки:
– Мы ужинать сегодня будем?
Ненавистные когда-то панталоны вызвали всплеск воспоминаний и отвлекли от главной темы, от манекена. Возвращаюсь к нему.
Я влетела в квартиру и закрылась на замок.
Тетя Поля тарабанила в нашу дверь:
– Бисова дочка! Ты шо удумала? Ты кого в хату притащила?
Я не подавала ни звука. Тетя Поля скоро угомонилась, ей на работу в вечернюю смену, с мамой не встретится, не нажалуется, а завтра остынет. Тетя Поля отходчива, а под горячую руку могла бы меня половой тряпкой отхлестать.
Второй жертвой манекена стала моя мама. К тому времени манекен уже обрел имя Изольда. Не Машей же или Таней мне такую красавицу называть! Наигралась я с Изольдой всласть. Часа три ее наряжала и так и этак. В ход пошел мамин гардероб, потому что мои вещи Изольде были малы. В окончательном варианте моя Изольда имела на голове берет, закрывающий лысину, и черные очки. Недостающий глаз я пыталась протезировать: нарисовала на бумаге, заклеила дырку, но получалось ненатурально, совсем не так, как у одноглазого дяди Миши с пятого этажа. Его стеклянный глаз был предметом нашего постоянного интереса. Под хмельком дядя Миша развлекал нас тем, что стучал ногтем по искусственному глазу. Звук выходил загадочно-страшным. Кстати, подумала я, надо спросить у дяди Миши, нет ли у него лишнего стеклянного глаза. Наряжена моя Изольда была со всем возможным шиком: мамина красная блузка с рукавами-буф, на груди бусы в пять рядов. С украшениями у мамы было не густо, и бусами стали елочные гирлянды. На плечах ажурная перелина – гипюровая накидка на подушку с родительской кровати. С юбкой возникли сложности, потому что ни одна не доходила до пола и была заметна колченогость Изольды. Я вышла из положения, соорудив юбку из покрывала опять-таки с родительской постели, которое подвязала на талии своими капроновыми бантами. Процесс облачения манекена доставлял мне несказанное удовольствие. Потом, много лет спустя, мне приходила в голову мысль, что дизайнеры одежды, возможно, этот этап работы – создание ансамбля на манекене – любят больше, чем хлопоты с живыми моделями. Да и многие артисты признаются, что репетиции их захватывают сильнее, чем спектакли.
Как назло, мама пришла домой в тот момент, когда я отлучилась в туалет и не смогла представить их друг другу лично. Надо еще заметить, что главной проблемой Изольды была неустойчивость. Чем я только ни пыталась заменить недостающую ногу, манекен не стоял вертикально, валился. Наверное, центр тяжести сместился роковым образом или вовсе пропал, потому и выбросили такую замечательную искусственную девушку. В итоге под недостающую ногу я подложила стопку книг. Изольда стояла, но ненадежно, любого толчка, колыхания воздуха было достаточно, чтобы она полетела носом вниз или завалилась набок.
Мама вошла в комнату, услышала какое-то движение, шорох, повернула голову. На маму падала, звеня бусами, рыжая красавица в берете и черных очках. Я услышала грохот и испуганный крик мамы. Она голосила тонко, дребезжаще: «И-и-и…» Влетев в комнату, я обнаружила лежащую на полу маму, которую сверху обнимала Изольда. Очки у манекена свалились, но и мамины глаза, безумно вытаращенные, были не вполне человеческими. Они уставились друг на друга без всякой симпатии во взорах.
– Что это? – просипела мама.
– Изольда. – Я принялась поднимать манекен. – Она чу́дная! Она прекрасная! Это будет моя самая любимая кукла! – тарахтела я без пауз.
Не вставая с пола, мама отползла к дивану и прислонилась к нему спиной. Мама по-прежнему смотрела с ужасом и выглядела очумело. А я, нежно обнимая Изольду за талию, восторженно расписывала, как счастлива иметь такую большую прекрасную куклу. Маму мои восторги нисколько не тронули.
– Я чуть не умерла, – бормотала мама. – У меня сердце едва не разорвалось. Какой страх! Какая мерзость! Немедленно выкини эту гадость! – Голос у мамы крепчал и повышался. – Чтобы духу этой пакости в нашем доме не было!
Потирая ушибленную спину, мама вставала и требовала, требовала немедленно выкинуть Изольду.
– Почему на ней моя блузка? Кто тебе позволил надевать мои вещи на эту помойную дрянь?
Мама имела обыкновение ругать меня с помощью риторических вопросов: «Как тебе пришло в голову отдать цыганке-попрошайке все деньги?», «Зачем вы пьяному дяде Мише завязали на голове бантик?», «Почему ты убежала со двора и неизвестно где пропадала до вечера?», «Как тебе не стыдно воровать яблоки в чужом саду?». Ответов на эти вопросы не существует, только неискреннее обещание: «Больше не буду!»
Мама была непреклонна: Изольду вон, и точка! Я плакала, умоляла, даже бухнулась на колени и молитвенно сложила руки: