Пока другие спали, Тим выбирал тенистый уголок и усердно повторял итальянские неправильные глаголы.
Как-то знойным июльским днем, штудируя спряжение глагола rispondere, он краем глаза заметил тайком пробирающегося к общежитию Джорджа Каванага. Лицо его было встревоженно.
— Джордж, с тобой все в порядке? — окликнул Тим.
Тот замер и поспешно ответил:
— А с чего ты взял, что что-то не так?
— Не знаю, — бесхитростно ответил Тим. — Вид у тебя расстроенный. Может, от жары?
— Да, да, — согласился Каванаг и подошел. — На улице настоящая парилка.
Он сел, достал сигарету, раскурил и глубоко затянулся.
Тим понял, что он хочет чем-то с ним поделиться.
— Хочешь поговорить, Джордж? — спросил он.
Тот помедлил, потом тихо сказал:
— Даже не знаю, как буду признаваться в этом на исповеди.
— Да ладно, — приободрил Тим. — Что бы ты ни натворил, все равно будешь прощен.
— Да, вот только забыть не удастся, — с мукой в голосе глухо сказал Джордж. Он с мольбой взглянул на Тима. — Обещаешь, что ни одной душе не скажешь?
— Да, клянусь!
Каванаг выпалил — все еще шепотом:
— Я был с женщиной. С проституткой.
— Что?!
— Я вступил в половую связь. Теперь понимаешь, почему я не могу в этом исповедаться?
— Послушай, — сказал Тим, — ты не первый поддался искушению. Вспомни блаженного Августина. Я уверен, ты найдешь в себе мужество…
— В том-то и дело! — страдал Каванаг. — Я ни за что не найду в себе силы этому противостоять!
Он обхватил голову руками и в отчаянии стал тереть лоб.
— Ты, наверное, меня за это презираешь, да?
— Не мне быть твоим моральным судьей, — ответил Тим. — Ты только не сдавайся, Джордж! Поговори со своим духовным наставником и перебори свою страсть.
Подавленный семинарист взглянул в невинные глаза товарища и пробурчал:
— Спасибо.
— Carissimo studenti, il nostro corso è finito. Spero che abbiate imparato non solo a parlare l’italiano ma anche ad asaporare la musicalità di nostra lingua.
Курс итальянского подошел к концу. Слушатели поднялись, чтобы аплодисментами выразить согласие со словами своего профессора о том, что они не только научились говорить по-итальянски, но и, как он выразился, почувствовали вкус к его музыке.
Четверо из пяти семинаристов загружали багаж в задний отсек микроавтобуса, отец Девлин тем временем рассыпался в поздравлениях.
Джорджа Каванага с ними не было. По причине, которую он поведал одному отцу Девлину, он проводил выходные в монастыре соседнего Ассизи.
По поводу столь нарочитого проявления благочестия Мартин О’Коннор пробурчал себе под нос, но так, что было слышно всем:
— Показуха!
В Риме их ждал сюрприз.
Спецкурсы в Североамериканском колледже должны были начаться лишь через три недели. А поскольку расквартировать надлежащим образом их могли только к началу занятий, членам элитной американской группы было предложено либо провести это время в уединенном монастыре в Доломитовых Альпах, либо — для наделенных авантюрной жилкой — присоединиться к группе юных семинаристов из Германии и Швейцарии, совершающих паломничество в Святую Землю.
Группой руководил отец Йоханнес Бауэр, благообразный старичок, слегка заикавшийся и не знавший никаких языков, кроме немецкого и латыни, которые в его устах звучали абсолютно одинаково.
Тим снова увидел в этой фантастической возможности вмешательство Всевышнего. Он мгновенно записался в поездку, сожалея лишь о том, что такое же решение приняли Джордж Каванаг и Патрик Грейди. Со дня их доверительного разговора во дворе Оспицио Джордж был с Тимом подчеркнуто холоден.
Тим надеялся, что хотя бы в эти три недели будет огражден от мрачных взглядов однокашника.
Узнав, что расселять экскурсантов будут по двое, Джордж немедленно сговорился с Патриком, предоставив Тиму самостоятельно барахтаться в потоке речи румяного баварца по имени Кристоф.
Однако уже в первые полчаса общения в самолете они обнаружили, что вполне могут общаться. Тимоти еще не забыл свой бруклинский идиш — язык, восходящий к средневерхненемецкому [31] . Он высказал надежду, что способность беседовать сделает их поездку «грюсе фаргенин» — то есть взаимно приятной. Кристоф заулыбался.
— Ja, ein sehr grosse Vergnügen, — поддакнул он по-немецки.
Поздним вечером они приземлились в тель-авивском аэропорту имени Бен-Гуриона, где их принялись опрашивать офицеры израильской иммиграционной службы, желающие убедиться, что целью их приезда в Израиль являются мотивы духовные, а не подрывная деятельность.
Один из семинаристов возмутился:
— Вы это делаете только потому, что мы немцы, да?
Офицер — темноволосая женщина под тридцать — вежливо ответила:
— Ja.
Последними допрашивали Тимоти и Кристофа. Удивительно, но то обстоятельство, что светловолосый американский семинарист владеет ивритом, вызвало к нему еще больше подозрений, чем к любому из немцев. Но как только старший офицер смены выяснил у Тимоти, что тот начинал свою трудовую жизнь в качестве шабес-гоя и может наизусть цитировать Ветхий Завет, он обратился в воплощенное гостеприимство и в знак дружеского расположения угостил американца половиной шоколадки «Элит».
— Барух ха-ба, — пожелал он. — Добро пожаловать!
Затем молодые люди забрали свой багаж и ступили в вязкую августовскую ночь. Группа со все возрастающим нетерпением уже ждала их в автобусе.
Энергичный водитель-израильтянин домчал туристов до Иерусалима со скоростью, приблизительно равной скорости их самолета.
Пока машина шла к священному граду мимо окутанных мраком Иудейских холмов, Тимоти, в отличие от остальных, не терял времени на пустое глазение в окно. С помощью маленького фонарика он изучал карту Иерусалима, которую взял в аэропорту, пока стоял в очереди, и заучивал дорогу от коллегии Терра-Санкта — францисканского общежития, где им предстояло жить, — до Всемирного альянса молодых христиан на улице Царя Давида.
И все же, когда автобус сделал последний поворот и им открылась надпись «Добро пожаловать в Иерусалим!», сделанная цветами на огромной клумбе, сердце Тима дрогнуло. Глядя на город, построенный из камня такой белизны, что его было видно в темноте, он тихонько прошептал:
— Да пребудет мир в Иерусалиме. Благословенны любящие тебя.
По дороге в свою комнату Тим услышал раздраженные голоса Джорджа и Патрика.