Аплодисменты прозвучали сдавленно — не потому, что стихи не понравились, а в знак сострадания.
Профессор Вайс между делом успел сообщить Зэеву, что одна из его слушательниц из числа будущих раввинов попросила билет на сегодняшний вечер.
— Дебора! Вот так сюрприз! Почему вы тогда так внезапно исчезли?
— Это долгая история. — От его рукопожатия у нее учащенно забилось сердце.
— Как ваш малыш?
— Уже не малыш! Он уже в первом классе школы Соломона Шехтера.
— Невероятно! — ответил он. — Послушайте, Вайсы сегодня устраивают небольшой прием. Так, скромный фуршет. Уверен, они не будут против, если я приведу вас с собой. А вы… вы здесь одна?
— Вообще-то да, — ответила она. — И с удовольствием пойду.
Хотя во время приема все рвались переговорить с почетным гостем один на один, Зэев все-таки улучил минутку, чтобы остаться вдвоем с Деборой.
— Это стихотворение… про вашего сына… Оно было такое печальное, — негромко сказала она.
Он лишь кивнул.
— Я потерял больше, чем дитя, — невнятно произнес он. — Распался мой брак. Кажется, мы оба решили, что, если расстанемся, не будет такого чувства вины. Не знаю, как Сандра, но я до сих пор кажусь себе преступником из-за того, что, хотя у меня с кровяными клетками все в порядке, мальчик все же заболел лейкемией. — Он жестом попросил ее не отвечать. — Только не говорите мне, что это неразумно! Я тысячу раз слышал это от психотерапевтов. Они как будто не знают: кошмар все равно остается кошмаром, даже если вы осознаете, что это всего лишь сон.
— Я вас понимаю, — тихо сказала Дебора. И тут же спросила: — Так вы были женаты, когда мы познакомились?
— Каюсь, Дебора, я не был праведным мужем. Но теперь я другой. Поверите ли, за восемь месяцев, прошедших после нашего развода, я ни разу не пробовал поухаживать за женщиной.
— А вы поверите, что с момента… гибели моего мужа я перестала воспринимать мужчин как представителей другого пола?
Дебора сама поразилась собственной откровенности.
Зэев пристально вгляделся в нее.
— Не пора ли… — мягко начал он.
Она отвела глаза и едва слышно ответила:
— Наверное, пора.
— Я бы хотел стать этим счастливчиком, — сказал он. — Но не уверен, что смогу.
— Почему же? — обиделась Дебора.
— Потому что я не готов к отношениям на эмоциональном уровне. А с вами по-другому не получится.
— А если предложение будет исходить от меня? — Дебора опять удивилась своим словам. — Я хочу сказать… Если я не стану требовать от вас чувства, вы бы…
— Конечно, Дебора, — с благодарностью в голосе ответил Зэев. — Только я не думаю, что вы воспринимаете случайный секс легче, чем я.
Как выяснилось в тот же вечер, он был прав.
Никогда прежде она не прогуливала занятий. Но на следующий день после встречи с Зэевом она пропустила их все, чтобы побыть с ним. Она рассчитывала найти ответ на волновавший обоих вопрос: если объединить тот небольшой запас любви, который еще сохранился в их сердцах, хватит ли этого для создания прочных отношений?
После завтрака они пошли гулять в парк и поведали друг другу о тех событиях, что произошли в их жизни после их знакомства в Израиле.
Деборе было интересно — и немного страшно — узнать его отношение к избранному ею роду деятельности.
— Если без обиняков, то у меня к раввинам инстинктивная антипатия, — заметил Зэев. — Правда, мне еще не доводилось с ними целоваться. А если серьезно… Даже не знаю, Дебора, сможешь ли ты, с твоим происхождением и воспитанием, понять, насколько мне ненавистна религиозная составляющая в иудаизме. На мой взгляд, ортодоксы — это что-то твердолобое, закоснелое, спесивое. Не обижайся, что я так говорю.
— Обида тут ни при чем. Я скорее поражена. Если ты так это воспринимаешь, то как получилось, что ты приехал в Израиль, чтобы за гроши преподавать еврейскую литературу?
— Ага! — Он театрально поднял указательный палец. — В этом все и дело! У меня большие сомнения по части веры, но я всецело предан культурному наследию своего народа. Я люблю Библию за ее поэтичный язык, за богатство эмоциональной палитры. Но терпеть не могу самозваных интерпретаторов, мнящих, что им уготовано путешествие первым классом на огненной колеснице, когда придет пророк Илия.
Он дал себе успокоиться, после чего сменил тон на шутливый:
— Ты меня еще не начала ненавидеть?
— Ты, кажется, задался этой целью. — Она кокетливо улыбнулась. — Но я готова дать тебе выговориться.
— Я глубоко убежден, что человеческая жизнь — явление территориальное. И это в равной степени относится и к еврею, и к его соседу. Каждый народ должен иметь свою родину.
— А какое все это имеет отношение к моему намерению стать раввином?
— Ну, это я так хотел донести до тебя ту мысль, что все зависит только от твоих убеждений. Я хочу сказать, если ты собираешься проповедовать догматическую идею о «богоизбранности» нашего народа, то в этом я тебя поддержать не могу.
— А как ты себе представляешь мои функции?
Он снова разгорячился.
— Ты должна стучаться в сердце каждого благодушествующего еврея, хватать его за грудки и говорить, чтобы любил ближнего своего — начиная со своего соседа-еврея. Не буду тебе напоминать, что Гилель говорил, что именно это — основа основ всей нашей религии, а все остальное — не более чем комментарий.
Она улыбнулась и ласково сказала:
— Да, Гилель так и говорил.
Зэев вдруг повернулся, схватил ее за плечи и с жаром воскликнул:
— Я вижу, из тебя выйдет потрясающий раввин!
Он обнял ее.
— Дебора, я хотел бы стоять в первом ряду на всех твоих проповедях.
Они зашагали дальше. Зэев рассказал, как нашел единственное средство против неизлечимой душевной муки — работу. Он писал и занимался до изнеможения. С того дня, как умер его сын, он заглушил в себе все эмоции — как пловец задерживает под водой дыхание и выныривает на поверхность для глотка жизни лишь тогда, когда находится на грани потери сознания.
— Иногда я чувствую себя ходячей тучей. Я закрываю свет всем, с кем встречаюсь. Я знаю, что в данный момент я совершаю это и с тобой. Ты еще выдерживаешь мою хандру?
Она понимающе стиснула ему руку:
— Мне это хорошо знакомо.
Зэев остановился и пристально посмотрел ей в глаза.
— Значит, у нас есть что-то общее. У нас обоих только по половинке сердца. Если мы их сложим…
Она осторожно прикрыла ему рот рукой.
— Нет, Зэев, я этого не говорила. Я ночью смотрела, как ты спишь, и знаешь, у тебя и во сне это грустное и покинутое выражение. Мне хотелось сделать твою жизнь немного светлей.