Вернулась Рыжуша, вся заляпанная грязью, промокшая, и сказала, что ветеринар велел напоить меня раствором питьевой соды.

Наверно, ветеринар сам никогда не пил эту гадость! Я отчаянно плевалась и увертывалась. Когда они окончательно выбились из сил, Ма сказала, что молоко в любом случае противоядие, и принесла целую кастрюльку. Вот молоко я выпила с удовольствием! Все два литра!

Признаться, последние капли молока я уже вылизывала с трудом, только из вежливости. Живот у меня вздулся, как барабан, я лежала на боку и стонала.

Ма, Па и Рыжуша сидели около меня со скорбными лицами. Тарь партиями отвозил на станцию растерянных гостей. Ба тихонько собирала посуду.

Потом Па уснул — он всегда засыпает, когда волнуется, у него такая «защитная реакция». А Рыжуша и Ма все сидели и слушали, дышу ли я.

Утром опять сияло солнце, я была здорова как никогда, но лето все равно кончилось — оно всегда кончается после дня рождения Ма и еще потому, что Рыжуше надо идти в школу.

И мы вернулись в Москву.

Я немножко грустила, потому что полюбила нашу дачу, но и радовалась тоже. Дома я быстренько обежала и обнюхала всю квартиру, поиграла своими старыми игрушками, а вечером мы с Па и Рыжушей пошли на школьный двор, и так чудесно было встретиться со старыми друзьями! Только теперь они уже не считали меня маленьким щенком и не разрешали себя покусывать, как раньше.

И тут вдруг мы услышали ужасную новость — Флинта продают!

Его хозяин сказал, что он надолго уезжает в заграничную командировку и не хочет, чтобы «семья здесь возилась с собакой».

Мы не верили своим ушам! Флинт! Самый умный, самый серьезный из нас, он всегда так старательно выполнял команды.

Мы молча вернулись с гулянья. Я быстро поела и сразу легла на свое место, отвернулась к стенке и все думала, думала… Бедный Флинт! Значит, он уже никогда не увидит свою любимую семью.

Я вспомнила, как я тосковала, когда Ма с Рыжушей уезжали на две недели, и то ведь Ба и Па оставались со мной. Все-таки никто не умеет любить так, как любит собака. Разве Флинт мог бы поступить вот так: отдать кого-нибудь из своей семьи чужим людям?

Ба как-то рассказывала, что, когда Рыжуша была еще совсем маленькая, один знакомый спросил ее:

— Зачем тебе мама нужна? Отдай ее мне.

А Рыжуша еще слова не все выговаривала, а ответила:

— Нет! Мама мне нужна, чтобы она меня любила бы!

Вот какая умница!

А Флинт раньше так гордился своим хозяином: мой хозяин то, мой хозяин сё! Стоп! Я поняла: хозяин — это тот, кто может отдать, продать! А у меня не хозяева, у меня — семья!

А Флинт стал скучный, не хотел играть, и у него все время мелко дрожала левая задняя лапа.

Мы идем учиться

Первого сентября Рыжуша нарядная, в форме с белым фартуком, с цветами, пошла в школу. В свой второй класс. Ма ее провожала, а мы с Ба стояли на балконе: оттуда весь школьный двор видно как на ладони.

Всех детей разбили по классам и выстроили попарно. На школьном крыльце стояли директриса, учителя, шефы, которые ремонтировали школу, и другие гости. «Накрыльцестоящие» стали выступать: они рассказывали о международном положении, о своих производственных успехах и поздравляли учеников с началом учебного года.

Это все длилось ужасно долго.

Мы смотрели на свою Рыжушу и видели, что она уже сгибается, просто еле стоит под тяжестью ранца, набитого учебниками, и огромного букета гладиолусов. Ба начала ворчать на Ма — неужели она не могла сообразить купить букетик поменьше.

Наконец митинг кончился, здоровенный десятиклассник взял на руки самую маленькую первоклашку с огромным бантом на голове, и она начала звонить в колокольчик — это был первый звонок нового учебного года.

Ба сразу полезла в карман халата за платком — она всегда плачет, когда видит по телевизору, как дети выбегают с цветами на всяких демонстрациях или съездах.

Все ушли, и Рыжуша тоже, во дворе остались одни первоклассники.

Директриса стала им объяснять, что они не должны разбегаться.

— Поначалу, — говорила она, — мы всюду будем ходить все вместе, хором: в класс — хором, в столовую — хором, в туалет — хором.

Ба утерла набежавшие слезы и фыркнула.

— «Хором!» — передразнила она директрису. — Хором только поют! Она такая учительница, как я — балерина.

И мы пошли на кухню.

Ба почему-то часто сравнивает себя с балериной.

В дверь позвонили — пришла наша соседка Любовь Яковлевна, она тоже смотрела «Первый звонок» со своего балкона. Они с Ба стали вспоминать, как Рыжуша в прошлом году пошла в школу в первый раз, и сын соседки Женька снимал ее кинокамерой.

Рыжуша была нарядная — Любовь Яковлевна сшила ей «лучший в мире» белый шелковый фартук и кружевной воротничок на коричневое форменное платье.

В двенадцать часов Ма пошла встречать Рыжушу, а она почему-то все не выходила и не выходила. Наконец ее за руку вывела учительница. Рыжуша на Ма не смотрела: весь ее прекрасный белоснежный фартук был одно громадное чернильное пятно. Тогда еще писали чернилами, и у нее пролилась ручка-самописка.

Рыжуша держалась из последних сил, но когда Ма ее обняла, тихо заплакала. Дома все ее утешали, смеялись, а Любовь Яковлевна сказала, что сошьет ей другой фартук, еще лучше прежнего.

В кино этот эпизод не вошел.

Так они вспоминали, вспоминали, а я вдруг услышала, что на дворе снова ребячьи голоса, и опять выбежала на балкон. Это были пионеры с красными галстуками. Они маршировали и выкрикивали в такт шагам стишок:

Раз, два, три, четыре!

Три, четыре, раз, два!

Кто шагает дружно в ряд?

Пионерский наш отряд!

Когда Рыжуша вернулась из школы и села обедать, она, захлебываясь супом, начала делиться впечатлениями: они уже готовятся к «смотру строя и песни» — к Октябрьским праздникам. У каждого класса будет своя «речевка». Ее, Рыжушин, класс будет называться «Соколенок», и им дали речевку:

Возьми свое сердце,

Зажги его смело,

Отдай его людям,

Чтоб вечно горело!

— Господи! Никогда не слышала большей чепухи! — вздохнула Ма, но Ба ее одернула, чтоб «не сбивала ребенка с толку».

А Рыжуша торопилась выложить остальные новости: ребята из старшего класса сложили свою собственную речевку про их классную руководительницу — толстую вредную Нинэль:

Там, где пехота не пройдет

И бронепоезд не промчится,