На вокзале была тьма народу. Там было так же тесно, как в трамвае или троллейбусе, только здесь все проталкивались — все одновременно и сразу во всех направлениях.
Па поставил нас около фонарного столба и велел не двигаться, а сам пошел за билетами. Я было рванулась за ним, но Па предусмотрительно обмотал мой поводок вокруг столба, поэтому мне оставалось только стоять, вытянувшись в струнку, и неотрывно смотреть в ту сторону, куда он пошел. Иногда я взлаивала, переминалась с лапы на лапу и снова застывала, туго натянув поводок.
Мне казалось, что прошла целая вечность, но «в итоге концов», как говорит Рыжуша, Па появился, и мы начали пробиваться на свою платформу.
На платформе с одной стороны уже стояла электричка, похожая на цепочку, связанную из троллейбусов, но она была не наша. Из электрички выглядывали довольные лица сидящих людей и мрачные — стоящих, но и те и другие насмешливо поглядывали на нашу толпу — нам борьба за место еще только предстояла.
Мы тесно сгрудились на противоположной стороне платформы. Все волновались, вытягивали шеи и крутили головами — ждали.
И вдруг вдалеке, на горке, появилась и поползла прямо на нас огромная зеленая гусеница с красной мордой. Все разом вздохнули, схватили свои сумки и стали громко окликать друг друга, приводя свои семьи в боевой порядок. Самые решительные, работая локтями, пропихивались ближе к краю платформы, и было видно, что они готовы на все.
Па взглянул на тревожную Рыжушу и на Ма с плотно сжатыми губами, усмехнулся и произнес свою любимую «транспортную» шутку:
— Ну что? Едем в разных вагонах?
И Рыжуша — глупенькая! ведь знает, что Па просто дразнит ее, сколько раз так было! — все равно испугалась и схватила его за рукав.
Тут Ма взрывается, она терпеть не может, как она говорит, «дурацких шуток в ответственный момент», и заявляет, что они с Рыжушей в эту толчею не полезут.
К счастью, нам повезло: поезд остановился так, что двери оказались прямо перед нами. Передовые и решительные рванулись вперед, но приехавшие в этом поезде пассажиры проявили столь же непреклонное намерение выйти из вагона.
В дверях образовалась пробка, люди в ней крутились на одном месте вокруг собственной оси, и лишь немногим везунчикам удавалось оторваться и влететь туда или вылететь оттуда.
Просочившиеся в вагон открывали окна и принимали в образовавшуюся щель мелкий груз с платформы — сумки и детей. Шум стоял невообразимый. Наконец и нам с Па удалось проскочить в вагон и занять два места. Ма с Рыжушей пробрались к нам, когда пробка в дверях уже рассосалась и вагон заполнился сидящими и стоящими. Па облегченно вздохнул, отдал меня Рыжуше и полез обратно в тамбур курить.
Когда электричка тронулась, все сразу успокоились. Правда, стоящие еще хмурились, зато у сидящих лица разгладились, подобрели, они старались подвинуться, пропускали детей к окошку. Я даже видела, как некоторые уступали места старикам или малышам. Все вспомнили, что едут на праздник, у ребят в руках появились сладости, и наш Па тоже достал из кармана припрятанные заранее шоколадки для Ма и Рыжуши — они известные сластены!
Я сидела на полу, зажатая среди сумок, вкусно пахнущих пирогами. Напротив меня на лавке сидел карапуз, успевший до бровей вымазаться печеньем. Он только что обнаружил меня и смотрел круглыми удивленными глазами. Его рука с размокшим печеньем опустилась, и я даже сама не поняла, как мягко, одними губами, вынула это печенье и проглотила, а потом облизала замурзанную ручонку. Я уже хотела облизать и его мордашку, но услышала слабое Рыжушино «ох!».
Малыш вытаращил глазенки и не знал, засмеяться ему или заплакать, родители его насупились, но высказаться яснее не успели — наша Ма засуетилась, захлопотала, в общем, стала «мести хвостом», как говорит Па. Она начала меня стыдить, совать малышу шоколадку, предлагала ему погладить «хорошую собачку»; я стала подсовывать ему свою голову, и малыш рассмеялся, родители расслабились, а я услышала тихий, но внятный голос Ма: «Бессовестная собака!»
Когда мы вышли в Пушкино, уже стемнело. На пустой привокзальной площади стояла большая красивая елка. Она стояла совсем одна, и редкие прохожие торопливо пробегали мимо нее по скрипучему снегу. Мне даже стало ее жалко: я вспомнила нашу домашнюю елку — ей-то хорошо, дома так уютно, тепло, около нее сидит Ба и смотрит телевизор.
Вдруг я заметила, что перед нами по свежему снегу бежит цепочка собачьих следов. Я принюхалась и потянулась за ней. Следы привели к Тариному дому, поднялись на Тарин этаж и подошли к Тариной квартире. Что за чудеса?! Хвост у меня стал торчком от любопытства.
Мы позвонили, и за дверью раздались знакомые голоса Тарей. Я сразу забыла про таинственные следы, хвост у меня заходил ходуном, Па меня отпустил, и я первая ворвалась в дом. Я запрыгала вокруг Ани, Иры и Таря, стараясь лизнуть каждого, а они отмахивались и кричали:
— Пошла прочь!
— Дита, отстань!
Я влетела в большую комнату, сделала круг, обскакала и на ходу обнюхала всех гостей, вернулась в прихожую и остановилась как вкопанная: прямо передо мной стоял высокий красавец эрдель!
И тут случился скандал!
Со мной уже давно этого не бывает, только когда Па или Ма приходят с работы и я — ну уж очень! — радуюсь встрече.
В общем, на блестящем лакированном Тарином паркете образовалась большая лужа!
Все остолбенели и еще какую-то минуту молчали. Хорошо, что у Па отличная реакция, он успел схватить меня за ошейник и вытащить за дверь. Нам вдогонку раздались возмущенные крики, но мы уже бежали вниз по лестнице.
На улице Па застегнул куртку и сказал укоризненно:
— Что ж ты, Дитуша!
Но я и сама все понимала. Молча дошли мы до знакомой елки. Она стояла на том же месте и заглядывала в окна ближайших домов: там играла музыка, было весело и стояли свои елки. Увидев нас, она обрадовалась, помахала ветвями — наверно, понадеялась, что мы к ней вернулись насовсем.
Мы постояли, Па докурил сигарету и сказал:
— Знаешь, Дитуша, это все ерунда! Пошли!
Мне сразу стало легко. Я бежала впереди и радовалась, представляя себе, как мы будем всю ночь играть с этим красавцем эрделем. И хвост у меня опять стоял торчком.
Но ничего не получилось!
Этот Кеша, который пришел с одним из гостей, Толей, оказался на редкость воспитанным псом, на что мне сразу же указал еще не успевший остыть Тарь:
— Если Кеше сказано сидеть в передней у двери, он умрет от тоски и голода, но не сдвинется с места!
«Посмотрим, — подумала я. — Я могу и мертвого расшевелить».
Но я ошиблась. Уж как я его зазывала, наскакивала на него, взвизгивала, припадала к полу и делала вид, что убегаю, — все напрасно!
Да! Откровенно говоря, я никогда не верила в Тарины россказни о Райде, считала, что это Тарина легенда, но тут уж сама убедилась — такое бывает.