После живых картин у Ангела слезились глаза, он едва различал цвета, но все же, едва Раса плавным жестом обвела панораму, Теофил вскрикнул. Вид, что открылся ему, был прекрасен, как сбывшийся сон, когда вздыхаешь с облегчением: так вот что мне снилось последние годы.
Город стоял на песчаной косе. Справа – тускло мерцало старым серебром холодное море Севера; слева – парило золотое африканское течение. Башни и колокольни города переплетались, как пальцы влюбленных, изогнутые ветром сосны звенели на желтом песке, как иерусалимские гусли, а на голубом снегу – гудели, как иерихонские трубы.
Эти деревья, – подумал Теофил, – никто еще не тянул за макушки. Раса открыла ветру объятия и стояла, зажмурившись. Ангелиды не умеют летать, но это ничего не меняет. Если верно, что все Ангелы – братья, – решил Теофил, – то Раса – моя племянница.
Смотрите, – сказала Раса, – вот там, у бухты, где старый маяк, ваша башня.
Очень хорошо, – сказал Теофил – я туда и отправлюсь.
Он попрощался с девочкой и полетел над Городом. Ангел хотел спать.
Его разбудил горн. Ангел встревожился, но вскоре понял, что страж трубит не тревогу, а его, Теофила, собственную мелодию на сто третий Псалом. Над морем, повествуя о славе Божьей, вставала звезда. Теофил помолился вместе с горнистом и снова уснул.
Ему снилась огромная зала с колоннами, сводчатый потолок ее венчали два круглых окна. В одном бледнела ущербная Луна, в другом сияло полное Солнце. Посреди залы помещался просторный стол, покрытый тканой скатертью, которая есть истинная карта мира, и мир был расположен, как указывалось в ней, в ледяном колодце или трубе, на одном конце – Ад, Луна и материнское чрево, а на другом – Рай, Солнце и смерть.
На четырех углах стола стояло четверо часов:
Земные, где, отмеряя время, пересыпались песчинки с окраин Венеции;
Водяные, снабженные органом Ктесибия, воду для них привозили с озера Севан, оставшегося от Потопа;
Огненные, что отбивали ход, выплевывая золотые шарики, заплавленные в ароматнейший малороссийский воск;
Воздушные, что изобрел присутствующий в зале Ангел по имени Мануил. Их циферблат вращался относительно неподвижных стрелок при помощи ветра.
Вдоль стола стояли стулья с высокими спинками. Их было по числу дней в году, и на каждом сидел Ангел. Тут были:
Ладомил, Златые Власа, служивший подмастерьем при св. Андрее Рублеве и удостоенный чести вместе с ним лицезреть св. Троицу;
Вергиил, мрачный Ангел, что поведал Данте свою историю о путешествии в Ад;
Агадгандил, Хранитель исчезнувшего народа, специалист по мертвым языкам;
Джабраил, Ангел Аравийской пустыни, писавший свои стихи на песке;
Девясил, неведомый Дух, принявший святое Крещение в Днепре и поставленный смотреть за домашним скотом;
Дедалил, великий изобретатель огнива, колеса и секстанта. Говорят, в разные годы он был Хранителем Марко Поло и Микеланджело;
Иеремиил, спутник Ветхозаветных мудрецов и Пророков, один из первых комментаторов Торы;
Афирусаил, могучий Ангел с головой волка, испросивший у Господа этот страшный дар, дабы своей красотой не прельщать поселянок;
Емораил, златокрылый грифон, служивший в свите Архангела Смерти;
Игнуил, имеющий власть над земным пламенем и носящий его вместо ризы;
Электрил, брат его, служитель пламени небесного, явившийся в залу в образе молнии;
Агиазил, Ангел Средиземного моря, в мраморных волосах которого располагались келии раков-отшельников;
И еще триста пятьдесят три ангела, среди которых Теофил, проснувшись, обнаружил себя.
Ангелы постных дней были в черном, дней скоромных – в сером, воскресные – в желтом, праздничные – в белом. Один, удостоенный в этом году особой Благодати символизировать Пасху, носил красное, а другой, именем Мельхиориил, был в честь Рождества всегда в синем. Молитвы этого Ангела столь сильны и красивы, что от его дыхания окна в домах покрываются узорчатой горней вязью.
Вестники говорили негромко, каждый в свою очередь, и Теофил не понимал многих слов, что сверкали в их совершенных речах. Одни изъяснялись притчами, другие – на тайных языках, третьи – просто молчали.
Теофил, когда дело дошло до него, встал, представился и прочел сонет собственного сочинения про осень, дождь и картофельное поле. Джабраил одобрительно улыбнулся, Теофил сел, разговор продолжил Стратиил, птичий Ангел, голос которого напоминал крик петуха.
Позже Теофил узнал, что на голубином языке Стратиилово кокиереку означает: Господи, яви миру свет!
Ангелы встречались каждый день, кроме Субботы и Воскресенья. Иеремиил призывал праздновать еще и Среду, в память о Дне, когда были сотворены Силы Небесные, но его предложение было отклонено. На собраниях они пели молитвы, каждый на своем языке, внимательно следили, чтобы все строки укладывались в первоначальный размер. Составляли акафисты, писали иконы тех Святых и Бесплотных, которых знали в лицо, иногда просто беседовали о чем-нибудь интересном для всех. Например, о природе света.
Мало-помалу Теофил вошел в их общество, но почему-то все чаще стал вспоминать свои леса, ярмарки и пребывающие в старинной вражде реки Темзу и Кэм.
Из окна своей башни Теофил часами наблюдал за играми Ангелид. Беспечные девочки чертили на песке схему мироздания и прыгали по ней на одной ноге, толкая перед собой битку – символ судьбы.
У них были короткие имена, словно от прежних им оставили половину: Дайва, Раса, Вейга, Лика.
Сердце Ангела переполняло умиление, он восхищался благородством Гуриила, который собрал Ангелид со всех папертей Европы и базаров Азии и приютил в своем Городе, где они из битых жизнью женщин, проклинающих свое бессмертие, снова превратились в детей.
Все девочки были сиротами. Матери их умерли в самом начале истории, а отцы – не смели к ним приближаться, да и не имели на это времени, потому что всегда были заняты делом. Они держали за холку ошалевший Ад, выслеживали и жгли еретиков и отводили от древних монастырей бомбы, выпивая взрывы в воздухе, как кислое вино.
От земных женщин у Ангелов почему-то рождались только дочери, которые в свой черед не давали потомства, хотя у иных бывало по сорок мужей. Ангелиды могли понести только от Ангелов, но подобный брак считался греховным кровосмешением.
Дочери Вестников напомнили Теофилу об учениках, он даже пытался вернуться во сне в Кэмбридж, но наткнулся на городскую стену, выходить за которую не позволялось ни во сне, ни наяву. Сновидение, считал Комендант, – это распахнутые врата, сквозь которые проникает враг. Теофил сделался рассеян и печален, отвечал невпопад и злоупотреблял глагольными рифмами.
Однажды, когда в Академии слушался вопрос о различиях в крестном знамении у восточных и западных христиан, в залу явился Гуриилов келарь, извинился перед высоким собранием и сообщил, что Владыка просит Ангела Англиканской церкви срочно пожаловать к себе.