Book.

Единственным человеком, удивительным образом сохранившим самообладание, была бабушка. Это она, увидев свою дочь распростертой в кажущейся бескрайней луже крови, не сорвалась на крик, а вызвала милицию и уже бесполезную «скорую», в двух четких, строгих словах объяснив причину вызова. Она же увела в квартиру свою внучку, которая не то дрожала, не то билась в каких-то частых судорогах, напоила ее успокоительным и уложила в кровать, предусмотрительно открыв все двери так, чтобы видеть ее с лестницы. Это бабушка в две секунды прогнала обратно по квартирам всех лишних, оставив рядом с собой только двух соседок, которые были нужны как понятые. Она же разговаривала с сотрудниками милиции. И она звонила отцу.

События того утра и нескольких дней до похорон Алина помнила урывками и восстанавливала их потом не столько по памяти, сколько по материалам следствия, которые тщательнейшим образом изучила, как только через несколько лет у нее появилась такая возможность.

Судя по всему, после утреннего звонка Алины мама решила пойти ей навстречу и заодно прогуляться с Чипсом: утро было и в самом деле чудесным. Убийца стоял на лестнице, на несколько ступеней ниже третьего этажа, и, выходя из квартиры, она не видела то, что ждало ее за углом. Чипс, почувствовав чужого, бросился на защиту хозяйки: маленькому терьеру было не занимать отваги и боевого духа. Соседи слышали его мгновенный, яростный лай, который смолк так же внезапно, как и взорвался в тишине спящего подъезда. Впрочем, это никого не удивило: пес точно так же облаивал всех, кого встречал на лестнице, и ничего необычного в этом не было. Поэтому, когда потом раздался пронзительный женский крик, тоже мгновенно оборвавшийся, слышавшие его объяснили себе это тем, что хозяйка прикрикнула на пса.

Алина уже тогда понимала, что все это чушь и самооправдание. Много позже, читая показания свидетелей с мест происшествия, она узнала, что пробудить в людях ту степень тревоги, которая заставила бы их действовать, могут только постоянные крики и шум в течение минимум получаса. Очень трудно спутать окрик разбушевавшегося питомца с предсмертным женским воплем. Но ведь больше не кричали? Тихо? Так зачем просыпаться?

Уголовное дело, начатое очень активно, во многом благодаря статусу и деньгам отца Алины, постепенно шло все более вяло и наконец заняло свое место в архиве среди сотен и сотен других так и не раскрытых убийств. Единственной версией следствия была связь смерти жены бизнесмена с его профессиональной деятельностью, но на тот момент у Сергея Николаевича Назарова не было конфликтов, которые могли бы послужить причиной столь страшной трагедии. Сам он прекрасно держался, когда давал показания, когда бесчисленное количество раз общался со следователями и оперативниками, когда принимал соболезнования от друзей и родных, и даже на похоронах не проронил ни слезы. Но совсем иначе было дома. Он просто молча сидел на кухне: не курил, не заливал в себя алкоголь, просто смотрел перед собой и, когда свет дня сменялся вечерними сумерками, продолжал все так же сидеть за столом, в темноте, не включая свет и не ложась спать в опустевшее супружеское ложе. Только после похорон Алина заметила, что отец все-таки стал по ночам покидать кухню для того, чтобы лечь спать на диване в гостиной.

Сама Алина неделю не выходила из своей комнаты. Там, в привычных стенах, она еще держалась, словно знакомая обстановка помогала ей забыть о происшедшем, создавала иллюзию того, что все осталось по-старому, и когда она выйдет, то, увидит маму, и та улыбнется ей и скажет что-нибудь смешное: она была очень веселой, ее мама. Но стоило перешагнуть порог комнаты, как горе наваливалось с такой силой, что страшные рыдания словно вымывали из Алины часть ее души — большую и лучшую часть.

Все это время их вдруг осиротевшая семья держалась на бабушке. Она не говорила слов утешения, не суетилась вокруг, но ее молчаливая поддержка, само присутствие были той благой энергией, которые помогли отцу и дочери пережить эти страшные дни. Может быть, тому причиной была удивительная сила духа пожилой женщины, пережившей блокаду, прошедшей войну, вступавшей в освобожденные, но мертвые города вместе с передовыми частями Советской армии. А может быть, таким запасом душевных сил обладали все люди ее поколения, тех сил, которых нет и никогда не будет у ныне живущих. Чего стоило все это самой бабушке, не знал никто.

Через три недели после смерти мамы Алина блестяще сдала выпускные экзамены в школе, подтвердив свое право на получение заслуженной золотой медали. А еще через месяц так же легко справилась со вступительными экзаменами в медицинскую академию, получив оценку «отлично» по всем предметам. Больше она не плакала. Никогда.

Родители стоят между нами и вечностью. Когда они уходят, мы остаемся с вечностью один на один. И теперь Алина была к этому готова.

Через год она уехала из квартиры в академическом доме, чтобы больше туда не вернуться. Бабушка умерла четыре года спустя дома, на руках врачей бригады «скорой помощи», прибывших слишком поздно для того, чтобы справиться с остановкой сердца. Отец Алины почти сразу продал квартиру и с тех пор жил за городом, в большом коттедже, один. Он больше не женился.

Алина не смогла бы точно сказать, что эти трагические события повлияли на ее интерес к делу судебно-медицинской экспертизы. Но как появилась возможность, она прочитала и тщательно изучила старое экспертное заключение по исследованию тела ее матери. Каждую строчку, каждую букву в нем она знала наизусть.

Горло, разрубленное поперек хряща гортани одним ударом слева направо, протяженностью от левого до правого сосцевидного отростка черепа. Грудина, также разрубленная одним ударом, сверху вниз с незначительным отклонением влево. Предположение о возможном орудии убийства: очень тяжелое, с изогнутым однолезвийным клинком длиной около тридцати сантиметров, широким, массивным и невероятно острым. Не было ни слитой крови, ни отсутствия внутренних органов, ни следов собачьих зубов. Но когда Алина склонилась к растерзанному телу девушки, беспомощно раскинувшемуся на грязном асфальте двора-колодца, она узнала эти раны сразу и без всяких сомнений. Она знала, всегда знала, что рано или поздно снова увидит нечто подобное, и, когда нагнулась над разрубленной грудной клеткой несчастной Марины, ей показалось, что она перенеслась в прошлое, на тринадцать лет назад. Что она стоит рядом со своей мамой на лестничной площадке у дверей квартиры и, обернувшись, заглядывает в черные, бездонные провалы глаз неведомого убийцы.

День рождался, как больной ребенок: только появившись на свет, он уже начал угасать. Утро было окутано темно-серым погребальным саваном сумерек, словно уже наступил вечер. Небо оседало на землю туманным моросящим дождем, слишком мелким, чтобы ради него раскрывать зонт, но достаточным для того, чтобы насквозь пропитать стылой влагой волосы, одежду и мысли.

Еще не было десяти утра, и, чтобы не толкаться в утренних пробках на проспекте, Гронский и Алина оставили машины у ворот территории медицинской академии и пошли пешком напрямик, направляясь к моргу Бюро судебно-медицинской экспертизы. Длинная прямая аллея постепенно превращалась в узкую тропинку из треснувшего асфальта и мокрой земли и вела мимо похожих друг на друга невысоких ветшающих корпусов, покрашенных когда-то одинаковой красно-кирпичной краской, а теперь одинаково покрытых мокнущими пятнами плесени, словно все стены были поражены одной заразной болезнью. По сторонам дорожки тесно стояли пожилые высокие деревья, склонявшиеся в разные стороны под тяжестью лет и толстых ветвей. Жесткие пучки как будто обгрызенных кем-то кустов обрамляли потрескавшиеся бордюры. Осклизлые мокрые листья, покрывавшие узкую дорожку аллеи, расползались под ногами.