Чаще всего действовали в составе батареи: четыре пушки и, конечно, пехота. Впервые увидел бронеколпаки. С одним пришлось повозиться. Наше третье орудие приказали подкатить поближе. Пока катили, двоих ребят ранили. Встали метров за четыреста. Торчал из земли колпак, как закругленная бочка, а из него пулемет бьет. Когда нас увидели, заслонку прикрыли, но пулемет стрелять продолжал.
У немцев станковые МГ-42, часто с оптическими прицелами были. Били точно. Мы тоже стрелять умели. Но колпак был закругленный, наши снаряды рикошетом уходили. Комбат приказал ближе пушку подкатить. Наводчика прямо в пилотку ударило, из затылка серые комки брызнули. Меня чуть не вырвало. Все рядом происходило. Осталось нас в расчете трое. Командир орудия мне приказал к пехотинцам ползти.
– Пусть стреляют непрерывно. Надо оглушить гадов, они же к прицелу сесть не дают.
Пополз, передал младшему лейтенанту. Тот обругал меня, но приказ дал. Усилили огонь из пулеметов и винтовок. Назад приполз. Пули по щиту все так же щелкают, земля с травой кусками взлетает. Сержант, командир расчета, вздохнул:
– Давайте стрелять. Иначе нас прибьют. Снарядов оставалось штук тридцать. Почти все в этот колпак послали. Вмяли заслонку. Амбразура – вдвое меньше форточки, а пулемет продолжает стрелять. Дисциплинированные, сволочи! Все же какой-то по счету снаряд закатили внутрь. Тяжелый колпак даже не дернулся, только дым из амбразуры пошел. Позже мы глянули на него. Весь во вмятинах и бороздах, заднюю дверь вышибло. Внутри – месиво, ядовитый дым от сгоревшего пороха, тряпки тлеют. Кто-то из пехотинцев заглянул, понял, что трофеев там не найдешь. Вынул гранату и внутрь забросил:
– На всякий случай! – и нам подмигнул.
Хотя мы считались противотанковым дивизионом, с танками пришлось столкнуться один раз. У нас расчет наполовину обновился. Наводчик хоть и молодой, но опытный. Выкопали ровики для орудий, ждали контратаки. Наше продвижение последние дни замедлилось, ждали подкрепления. Появились немецкие танки. Местность лесистая, мы их вначале услышали, а потом и сами панцеры появились. Шесть штук. Нам приказали открывать огонь строго по команде. Ударили мы с расстояния трехсот метров. Наверное, это были Т-3 и Т-4. Но не «Тигры». Те бы нас смяли. Однако «Тигров» у немцев, к счастью, не так много имелось.
Первые выстрелы сделали подкалиберными снарядами. В сорок четвертом их в каждом боезапасе штук по десять хранилось. Один танк сразу загорелся, второй – подбили. Немцы в ответ сразу огонь открыли. Соседняя пушка от нас метрах в пятнадцати стояла. Ее прямым попаданием накрыло. Сам видел, как обломки на высоту двухэтажного дома взлетели. Добили беглым огнем бронебойными снарядами второй танк. Он тоже загорелся.
А четыре оставшихся, огрызаясь выстрелами, попятились зигзагами назад. Пушки у них мощнее наших. Стреляли осколочными снарядами. Осколки жужжали над головой. Один в щит лязгнул с такой силой, что мы невольно на землю бросились. Вмятина на краю. От остальных осколков окоп спас. Не думаю, что немцы нас сильно испугались. Вчетвером они бы наши три пушчонки раздавили. Скорее всего, разведка была. А к нам уже машины подгоняют. Быстрее, вперед! Мельком глянули на остатки орудия. Кто-то один шевелится, санитары его тащат. Окоп разворочен: взрыхленная земля, останки тел, тряпье, разбитые снарядные ящики. Наверное, весь расчет накрыло. Вот тебе: «Ствол длинный, а жизнь короткая!»
К вечеру немцев из деревушки выбивали. Домов там не осталось, одни подвалы и печи. Наше орудие удачно крупнокалиберный пулемет разбило. А нам в ответ, как обычно, мины. Потери в тот день большие понесли. Снаряды кончились, сидели наготове с карабинами и гранатами. Но немцы ночью исчезли. Подвезли нам снаряды, харчи. Зацепили пушки и поехали дальше. Пехота, которая вчера цепями шла, так цепями на поле и осталась. Много народу за ту деревушку полегло. Потери никого тогда не удивляли. Горько смотреть было. Едешь, лежит парень, а лицо вроде знакомое. Может, дружок, может – земляк. Не остановишься, не посмотришь. Наступление идет.
Проезжали через сгоревшие села. Обугленные бревна, кое-где уцелевший угол избы торчит, трубы глиняные. Выйдут с десяток старух да несколько детишек, смотрят молча. До того люди настрадались, что не знают, радоваться или нет. Порой не понимают, то ли немцы вернулись, то ли, действительно, Красная Армия пришла.
Заряжающим я пробыл недели три. Потом неожиданно обострилась язва желудка у одного из шоферов. Комбат приказал срочно искать водителя. Получилось, что, кроме меня, никого не нашлось.
– Ну-ка, глянем, на что ты способен!
Я завел полуторку, сделал круг, другой. Решили, что в качестве водителя подойду. Так начался новый период в моей службе. Помню, погрузили в кузов расчет, запасные ящики со снарядами. Рядом со мной сел старший сержант, командир расчета. Двенадцать грузовиков – двенадцать пушек. Двинулись к позициям. Дороги разбиты танками, колеи по полметра, целые озера воды, грязь. Одна полуторка через час подшипники поплавила. Пушку подцепили к грузовичку поновее, расчет посадили в другую машину Поехали дальше. На обочинах громоздились завалы разбитой техники. А трупов! Первый раз я столько убитых видел. Жарко, воздух парит, от трупов вонь такая, хоть стекло закрывай. Лежали вперемешку и наши, и немцы. Некоторые с оружием. Я разглядел автомат, хотел притормозить, подобрать его. Сержант дернул меня за руку:
– А ну, вперед. Нельзя останавливаться.
Командир расчета – из бывалых. Три ленточки за ранения и медаль «За отвагу». Разговорились. Он на фронте с начала сорок третьего. Может, на год-два меня постарше, а лицо как у взрослого. Морщинистое, сосредоточенное. Я перед ним сопляк. Из окна часто высовывался, за небом следил. Я – тоже. До позиции доехали благополучно, а когда стали разгружаться, налетели штук двенадцать «Юнкерсов-87» в сопровождении истребителей.
Если бы вся свора обрушилась на нас, от грузовиков и дивизиона мало бы что осталось. Но бомбы сыпали и на траншеи пехоты, и на минометные батареи, на укрепления, блиндажи. Это была первая бомбежка, под которую я угодил. Стоял непрерывный грохот, взлетали фонтаны мокрой земли, вырванные с корнем кусты, кричали люди. Я прыгнул в промоину, рядом с толстым пнем. Неподалеко ударило так, что у меня заложило уши. Метрах в трех упал дымившийся обломок доски с клепками. Разбило одну из полуторок. Может, мою? Только приподнял голову, меня отшвырнуло взрывной волной метра на два. С треском рвались снаряды небольшого калибра, наверное, сдетонировали боеприпасы. Жутко завывали самолетные сирены. «Юнкерсы» делали заход за заходом. Били из пулеметов. Здесь я чуть не попал под раздачу. Не выдержали нервы, и я вскочил. Куда бежал, зачем? Наверное, себя не помнил. Кто-то дернул меня за обмотку, волочившуюся следом, я брякнулся лицом вниз. Фонтанчики пулевых ударов прошли сдвоенной полосой совсем рядом.
Когда самолеты улетели, я думал, вокруг ничего живого не останется. Ошибался. У страха глаза велики. Немцы разбили три полуторки и две пушки. Траншея, метрах в ста пятидесяти впереди в некоторых местах обвалилась. Пошел я к своей полуторке. Рядом лежало тело паренька-артиллериста с оторванной ногой. Он был уже мертв. Машина моя сильно не пострадала, если не считать пробитого осколками кузова. Один осколок прошил деревянную дверцу и вспорол сиденье.