– Не называйте меня госпожой исс Тамай. Ненавижу.
– Хорошо, не буду. Буду называть вас Овель. Так лучше, но не слишком ли это фамильярно?
– Так гораздо лучше, – Овель опустила глаза. – О Шилол Изменчиворукий! Эгин, о чем мы с вами говорим! – изменившимся тоном, тоном, в который прокрались нотки плохо сдерживаемой истерики, вдруг воскликнула Овель. – Мы с вами говорим о каких-то пустяках, о том, что не имеет значения! Эгин, я не видела вас семьсот восемьдесят четыре дня, и, возможно, если бы я не видела вас семьсот восемьдесят шесть дней, я бы отужинала синим аконитом. Эгин, у вас вообще есть сердце?
– Овель, о чем вы говорите? – тень замешательства поползла по лицу Эгина.
«Отужинала синим аконитом? Что здесь происходит в этом траханом Пиннарине? Что они делают здесь с Овель? С моей Овель?» – вот какие мысли вертелись в мозгу у Эгина.
– У меня есть сердце, – подтвердил Эгин в задумчивости.
Но Овель уже было не остановить. Она рыдала так проникновенно, как умела только одна она.
Эгин помнил, что даже в их первую встречу, когда Овель угрожала смертельная опасность, когда она была, что называется, «в бегах», она и то ревела как-то более… более сдержано что ли. Теперь же она просто исходила слезами, как больной лихорадкой – ядовитой испариной. И на Эгина одно за одним сыпались горькие обвинения.
– Зачем вы все приходите!? Зачем мучаете меня? Вы же сами говорите, что в Пиннарине случайно. Вот и шли бы своей дорогой! Шли бы уже сразу к мужу – целовать ему руки, восхищаться тем, какой он умный! Какой он писаный красавец! Как он всех насквозь видит! Что вы называете меня госпожой исс Тамай? Разве мало шлюх в Пиннарине? Зачем вы даете мне почувствовать, как низко я пала? Зачем заставляете меня вешаться вам на шею и выпрашивать у вас поцелуй?
– Овель, девочка, ну что вы… – Эгин был так ошарашен услышанным, что в какой-то момент ему показалось, что его органы слуха затуманены магическим мороком нетопыря Хегуру. И слышит он не то, что говорит Овель, а нечто совершенно нереальное.
– Овель, милая моя, я вовсе не был уверен, что вы вообще хотите меня видеть… Ведь прошло два года… За это время – мало ли что могло случиться? Вы ведь не давали мне никаких клятв, никаких обещаний… Вы – племянница Сиятельной Княгини, а я даже не знаю имени своей матери. Я даже не офицер Свода теперь. Сегодня я украл из дома своего друга Альсима семьдесят золотых авров, чтобы заплатить морякам, которые привезли меня в Новый Ордос. Даже просто прикасаться к ласковому меху вашей шубки – для меня совершенно незаслуженная милость судьбы. Где уж мне рассчитывать на ваши поцелуи?
Эгин постарался вложить в свои слова всю искренность, на какую вообще был способен бывший офицер Свода, для которого лгать и дышать – вещи одинаково естественные.
Но ему не удалось унять Овель. Она по-прежнему ревела, ритмично, по-детски попискивая. Ревела, облокотившись о пузатый горшок с гигантской луковицей харренской лилии и закрыв лицо руками.
Правда, теперь она уже ничего не говорила. Истерика перешла в следующую фазу. Эгину было очевидно: виновна в этой истерике обстановка, которая поставила Овель на грань нервного срыва – все эти землетрясения, эти проклятые семьсот восемьдесят четыре дня…
– Я неплохо прожил эти два года на Медовом Берегу – мне не было скучно, у меня были женщины, среди которых попадались и такие, которые не уступили бы вам ни в красоте, ни в обаянии…
Овель насторожилась. Она отняла руки от лица и посмотрела на Эгина в отчаянии. Ее глаза и носик покраснели, а ресницы подрагивали в ожидании «страшной правды», которая вот-вот сорвется в губ Эгина. Но, по крайней мере, она больше не рыдала.
– …многим людям я помог выжить, – продолжал Эгин. – Многих лишил жизни… Но со мной была одна вещь, которая делала все мои старания почувствовать себя реальным, тщетными. Вещь, которая ежечасно напоминала мне, что у меня нет души, что все мои успехи – ни для кого, что моя жизнь – конфетти, подхваченные сквозняком. Эта вещь – ваше имя. Да-да, Овель. Ваше имя стало вещью и обрело плоть – так часто я разминал его своим языком. Мне нечего предложить вам, кроме вещи под названием Эгин. Но если это вас устроит – то я дарю ее вам.
– Какая же вы все-таки сволочь, Эгин, – шепотом сказала Овель, изящнейшим образом высморкалась в подол своего платья и наконец-то – о Шилол! – наконец-то улыбнулась.
6
– Что за крысиный лаз, Овель? – деланно возмутился Эгин, когда Овель вела его темным и сырым коридором, то и дело отыскивая в связке новые ключи и отмыкая все новые и новые двери.
По расчетам Эгина они сейчас находились в северной части подземелий флигеля гнорра.
– Не так давно у меня был план завести любовника, – шепотом отвечала Овель. – Стервец Лагха завел себе очередную кралю – одну фальмскую баронессу. У меня уже не было сил терпеть эти унижения. Хотелось насолить ему – хоть чем.
При слове «любовник» у Эгина упало сердце. Но он продолжал улыбаться, стараясь не подавать виду.
– И как? План удался? – к нарочитой легкомысленностью спросил он.
– Не удался, – Овель в очередной раз щелкнула замком. – Я очень тщательно готовила свою измену. Меняла гардероб, изыскивала пути и места для тайных встреч… В общем, готовилась честь по чести.
– И что потом?
– Меня чуть не вытошнило на первом же свидании.
– Гм…
– Увы, мы не были созданы друг для друга, – щебетала Овель. – И потом… мне стало жаль мальчика… Лагха, он… вы, должно быть, сами догадываетесь… если Лагха узнает – съест живьем. Мое расположение, в сущности, того не стоит.
– И все-таки, я готов быть съеденным, – с шутливой обреченностью объявил Эгин.
– Эгин, я бы никогда не повела бы вас сюда… я слишком дорожу вашей жизнью и вашим благополучием, – вдруг посерьезнела Овель, – но в последние дни Лагху как будто подменили.
– Что значит «подменили»? – насторожился Эгин.
– Я его не узнаю…
– Он заболел?
– Дело не в этом. Я же говорю вам – как будто подменили. Как будто это другой человек! – всплеснула руками Овель.
– Может, это и есть «другой человек»? – предположил Эгин, вспоминая все, что узнал в Своде о двойниках и глиняных людях. – Просто тело похоже – и все.
– Нет. Тело не «похоже». Тело то же самое. То есть абсолютно то же самое. До мельчайших подробностей. До волосков на…
– Вы совершенно в этом уверены?
Овель густо покраснела:
– Ну… совершенно. Я ведь его жена.
И еще один укол в самое сердце Эгина. «Сам виноват», – вздохнул про себя Эгин. «Не надо было краснобайствовать про женщин, которые не уступят ей ни в красоте ни в обаянии».
– Ну хорошо, тело, допустим, то же. Так что же отличается?
– Эгин, мой муж потерял зрение. Не подумайте, он не ослеп, – Овель сосредоточенно закусила губу. – Вы понимаете, какое зрение я имею в виду?