Казенный Посад являлся единственным местом в Варане, где производились упругие блоки для всех метательных машин и где время от времени строились сверхбольшие орудия, требующие штучной доводки, дополнительных бронзовых рессор и промежуточных взводных механизмов. А главной гордостью мастеров Казенного Посада было то, что эти орудия делались разборными и могли быть вывезены из уезда на десяти-двадцати повозках.
Лараф все это помнил, понимал, осознавал. «Значит, он жив», – заключил Лараф о себе в третьем лице.
Чудовище, выпустившее ему кишки, расколовшее череп, было наваждением, несуразицей, бредом. А книга-то, книга – хороша подруга!
«Нет, таких подруг нам не надо. В следующий раз костей не соберешь. Ясно, как дырка от жопы…»
– Ну я до тебя доберусь сейчас, – пробормотал Лараф вслух, вставая с кровати.
Что-то тяжелое шлепнулось на пол. В темноте пришлось определяться на ощупь.
«Что это за параша еще такая, кусок штукатурки что ли опять с потолка навернулся?..»
Лараф заскочил с ногами на кровать, сдавленно вскрикнув. Это была книга. Мерзавка, оказывается, всю ночь провела у него на груди! Или остаток ночи?.. Ведь она же вскочила на него, как испуганная кошка, там, в лесу!
Разговор за воротами вроде как стал громче. Один из говоривших был вроде как Пергой… А второй, который спросонья показался ему Хофлумом, явно не был приказчиком далекого поставщика поташа, йодоносных водорослей и разного волоса в тюках и сбитках. А был… чужеземцем, что ли?
– Ну так изволь докладать, хамский писюк, – гудел незнакомец на повышенных тонах. – Видно ли дело? Мы всю ночь грязье месим, княжеське грамотство под рыло пропихаем. А ты что? Раскорячился, как рак морской, и не имеешь малейшего разумения!
Перга проворчал что-то неразборчивое, потом хлопнула калитка в воротах. Раздалось приближающееся чавканье шагов. Но ведь снег везде, мороз? Что за звуки?
В дверь Ларафа постучали.
– Какого еще там!? – как он не старался держать себя в руках, а его голос все-таки сорвался.
– Барин, тут дело такое… – неуверенно промямлил Перга за дверью. – Вас ищут целая процессия, все в камзолах да латах. Говорят, гости самой княгини. И бумага у них выправлена, по виду настоящая.
Лараф не понимал ровным счетом ничего. Но от сердца немного отлегло. Значит, это не люди из крепости…
– А на кой ляд я им сдался?
– Этого уж знать не могу. Хотим, говорят, повидаться с Ларафом окс Гашаллой. Я им говорю «спит он»! А они – «буди»! Я им – «негоже так», а они «хамом» и каким-то «писюком» лаются. Сразу видно: супостаты.
Вниманием «супостатов» к своей скромной персоне Лараф был по меньшей мере заинтригован.
Прибираться и возиться с тайником было некогда. Он оделся на скорую руку, заткнул «Семь Стоп Ледовоокого» за пояс и начал лихорадочно соображать, что бы такого покрасивее набросить на плечи. Шубу? Плащ-пелерину? Камзол?
– Слышь, Перга, а что за погода-то там? Холодно?
– Да какое там барин «холодно»!? – Перга был ошарашен, словно бы средь бела дня у него спросили, отчего это ночь выдалась такой ослепительно лунной. – Пьяный вы, что ли? Четвертый день уже оттепель, хвала Шилолу!
2
Лараф чувствовал себя как заживо похороненный, которому наконец удалось очнуться от летаргического сна. И вот он вышибает крышку гроба, разгребает деревянными пальцами землю, выходит на поверхность…
Заметил ли мир его отсутствие?
Ларафу показалось, что нет. За эти дни, как и следовало ожидать, мир немного изменился – ровно настолько, насколько ему было отпущено. Большая часть снега растаяла и ушла дренажными канавами к Черемшаному Броду, меньшая превратилась в омерзительную чавкающую квашню.
Прочее сохранилось в неотличимом от прежнего качестве.
Сереющее стылое небо Казенного Посада.
Густой контур башни Тлаут над горным хребтом.
У Перги – все та же хмурая рожа.
Небось снова жена выгнала его спать в сени. Говорили, от Перги мерзко пахнет и за то его не любят бабы. Лараф никогда не мог донюхаться.
Как бы эдак поаккуратней спросить о Хофлуме? И обо всем остальном? Не доходя нескольких шагов до ворот – сквозь не притворенную калитку виднелись перетаптывающиеся кони, – Лараф остановился.
– Послушай, братец, – тихонько спросил он. – Понимаешь, вот какое дело… Я вроде как с кровати сегодня ночью свалился. И что-то мне немного память отшибло. Скажи, день-то сегодня какой?
– Вестимо какой. В аккурат пятнадцатый Ирг.
«Точно! Точно, вовкулацкая погадка! Четыре дня я был не в себе!»
– А что, скажи-ка мне… Хофлум? Выбрался от нас?
– Вы, видно, крепко стукнулись, барин, – почти сочувственно сказал Перга. – Позавчера уехал ваш Хофлум, все причитал, что скорее надо убираться из Казенного Посада, а то сани по голой земле пойдут. Вы еще ему сказали, чтоб был впредь поосторожней и на ночь глядя не блукал по ущелью. А он сказал, что и днем к нам больше не сунется.
Лараф злорадно ухмыльнулся.
– А он думал тут ему Южное Взморье?
И, не дожидаясь ответа Перги, вышел за ворота навстречу чужеземцам.
Он не слышал, как за его спиной тихонько отворилась дверь дома и на высокое крыльцо вышла Анагела. Она видела колышущиеся в рассветной полуяви макушки всадников за оградой, видела она и четыре соколиных пера, приближающихся к Казенному Посаду со стороны Черемшаного Брода.
«Чтоб тебе сдохнуть, братец», – прошипела она и, поежившись, накинула капюшон своего шерстяного плаща. С крыльца Анагела сходить не спешила.
За воротом Ларафа поджидали семеро всадников, с которыми были еще несколько запасных лошадей. Но и запасные лошади были оседланы. При всей своей ненаблюдательности Лараф подметил, что оседланные лошади означают, скорее всего, боязнь погони.
Чему удивляться, впрочем? Если незнакомцев предупредили о тех недобрых встречах, которые могут произойти после захода солнца на переходе Сурки – Черемшаный Брод, и если при этом они все-таки решились въехать в ущелье на ночь глядя, то лучшее, что они могли придумать – это как раз запастись свежими лошадьми.
Пятеро пришельцев были одеты почти одинаково: полные доспехи, откинутые на спину шлемы с лаконичными, невысокими железными гребнями без украшений из перьев или крашеного волоса, медвежьи жакеты мехом наружу.
Лараф удивился: на кой ляд им здесь доспехи? От порчи Свода эти тяжелые железки едва ли схоронят, а последних разбойников здесь вывели еще в эпоху бумажных ассигнаций… Видать, есть чего бояться…
Ларафу на мгновение почудилось, что на жакетах полыхнули искорки снега – точь-в-точь так, как полыхал снег ночью, когда из него рождалось говорящее звероподобное чудовище. Но жакеты были сделаны из шкуры обычного бурого медведя, который имел мало общего с баснословным белым монстром.