– Мы хотим, чтобы ты стал гнорром Свода Равновесия.
Орать «чего!?» или «как!?» Лараф не спешил. И даже, хоть сам и подивился собственной бесстрастности, в глубине души ощутил смутное шевеление. Ожидания оправдывались. Зверда продолжала:
– Мы не считаем, что такой урод, каким ты являешься в настоящее время, сможет успешно отправлять обязанности гнорра. Мы уверены, что ты не пройдешь Комнату Шепота и Дуновений. Но проходить испытания или отправлять обязанности гнорра долгое время тебе не придется. Мы временно переместим твое сознание в тело Лагхи. Гнорр, кстати, очень красив и его тело лишено гнусных недостатков, какими наделено твое. Твоя хромота растает, как сон. Все женщины столицы будут твоими. Любые другие наслаждения тоже. Ты пробудешь в теле гнорра месяц-другой, отдашь от своего лица – я имею в виду от лица Лагхи – пару распоряжений, и все. Больше от тебя ничего не требуется. После этого мы возвратим твое сознание в любое тело, на которое ты укажешь. Если захочешь – снова станешь Лоло-хромоножкой. А если нет – останешься гнорром.
Ларафа было трудно назвать умным человеком в широком смысле этого слова. Но деловой сметкой он обладал, вполне. Тонкие места предложенной сделки он подметил сразу же.
– Какие именно распоряжения я должен буду отдать?
– Полезные. Варан от них только выиграет. Ты скажешь Совету Шестидесяти, что согласен на союз с баронами Маш-Магарт, вот и все.
– Кто такие бароны Маш-Магарт? Вы, что ли?
– Ты догадлив.
– А где ручательства, что вы не убьете меня после того, как я перестану быть вам полезен?
– Ручательств никаких. Захотим – убьем. Скажу больше того: стоит пар-арценцам Свода разоблачить в Лагхе подменыша – и они тебя тоже убьют. Ты со всех сторон покойник.
Откровенностью Зверды Лараф был обезоружен. Некоторое время он молчал. Зверда улыбалась уголками губ.
– А почему я? – сообразил наконец Лараф. – Почему я? Вы что, сами не могли влезть в тело Лагхи?
– Ты сам вызвался.
– Я сам!?
– Тиш-ше… Разве не ты свершил бездарную Большую Работу ради того, чтобы исполнилось твое самое заветное желание? Разве не ты жаждал любви и власти, причем в нечеловеческих дозах?
– Я.
– Ну вот. Тебе еще повезло, что я услышала твою книгу из самого Пиннарина. Ты сделал уйму ошибок. Без моего вмешательства за тобой скорее всего явились бы одни наши далекие родственники…
Шоша тихонько зашипел. Лараф вздрогнул. «Далекие родственники» Зверда произнесла с удивительно знакомой интонацией. Лараф вспомнил: так говорили у них в семье о «людях из крепости». Ужас и почтение, смазанные стремлением произнести эти слова как можно более обыденно, небрежно.
– …И уж тогда, поверь, ты позабыл бы о Большой Работе навсегда. Твое тело только пускало бы слюни и пугалось собственной тени. А на похищенном семени твоей души был бы настоян яд для какого-нибудь далекого и несчастного мира.
Шоша шикнул громче. Зверда вернулась к главному:
– То, что ты подружился с книгой – хорошо. Именно поэтому я взяла тебя под свое покровительство. И именно поэтому я уверена, что тебе удастся овладеть телом Лагхи.
«Есть еще один вопрос, – подумал Лараф. – Если я действительно стану гнорром и если мне понравится его тело, то почему бы мне не уничтожить вас, шилоловы покровители, до того, как вы соберетесь прикончить меня?»
Вопрос этот Лараф решил оставить до времени при себе.
– У меня нет выбора, – произнес он вслух. – Я согласен.
Зверда и громадная уродливая черепаха с кустистыми костяными наростами на морде переглянулись.
3
После того, как Зверда и Шоша отправились в Старый Ордос за прахом своих предков, Лагха поначалу почувствовал облегчение. Но уже вечером на гнорра накатило.
Обнаженное женское тело застило гнорру взор, то проступая сквозь мраморную колонну на внутреннем дворике «Дикой утки», то сплетаясь из серых стеблей виноградной лозы, пересекавших стеклянный короб веранды в правом крыле.
Это тело, все – желанное, все – устремленное ввысь, гибкое, как аютский лук, принадлежало отнюдь не Овель и отнюдь не Сайле. Не было оно и идеализированным воплощением Великого Женского, о котором учили мудрецы. Это была Зверда во всей своей зримой единичности и неповторимости.
Малоприметный белесый шрам на левом бедре – почти симметричный тому, который находился у Лагхи на правом – был столь же отчетливо различим на березовой столешнице, как и тени длинных, не по-женски развитых в суставах пальцев Зверды, взбежавшие к потолку по прихоти пламени и ветра.
В тот вечер Лагха впервые за год счел за лучшее напиться до полного бесчувствия. Присев на край кровати и подрагивая в легком ознобе, он опрокинул три стакана сельха подряд.
Гнорру показалось, что опьянение не приходит слишком долго, а шелковая простыня под его пальцами уже превратилась в прохладную кожу Зверды. Боясь оторвать взгляд от бутылки, Лагха провел рукой по невидимому, но осязательно неотличимому от подлинного животу баронессы.
«Сон Звезднорожденного», – произнес внутри черепной коробки Лагхи отчетливый и совершенно чужой голос.
От сельха у Лагхи загорелось лицо. Часто-часто билось сердце.
«Сон Звезднорожденного».
– Кто это? – спросил Лагха вслух.
«Это ты. Но ты – это я.»
– Это я, Зверда, – еле слышно прошептал голос за спиной у гнорра.
«Не верь ничему.»
Лагха почувствовал на своей шее ровное, теплое дыхание. Сейчас чьи-то губы поцелуют его в основание шеи прямо сквозь разметанные по плечам волосы.
– Это невероятно, – язык у Лагхи уже заплетался.
Ворс на ковре, лежавшем у него под ногами, всколыхнулся и встопорщился, как шерсть на загривке крупного зверя.
«Сон Звезднорожденного.»
Лагха был отягощен желанием, испугом и сельхом. И все-таки он смог трезво рассудить, что подобной приворотной магией его пронять нельзя. А если уж проняло, значит нет смысла бегать по дому с воплями «стража!» и расшвыривать по стенам заклинания.
Непосредственной опасности в происходящем Лагха не видел, однако трахаться с собственной простыней тоже не собирался, сколь бы ни было в ней от Зверды во всех смыслах.
Единственным разумным выходом, к которому подталкивал Лагха сам себя («но внутри меня раньше не было чужого голоса!») действительно был «сон Звезднорожденного». Сознательно вызванное бесчувствие, беспамятство и безвременье. Которое, однако, в зависимости от степени искушенности можно было «заказать» на срок от нескольких минут до нескольких дней.
Лагха выбрал восемь часов – до следующего утра. В одном затяжном выдохе он выдавил из легких весь воздух до последней ложки. И в тот момент, когда сухие, деловитые губы коснулись его шеи, он завалился на спину и вперил стеклянистые, широко распахнутые глаза в потолок.