– Я действительно немножко грубая, – совершенно серьезно сказала девушка. – Но зато я дочь харренского сотинальма.
Это сообщение заставило Эгина оторваться от созерцания татуированного лотоса.
Дочь харренского сотинальма? О Шилол! Каких-то три часа назад он снес голову белому волку-оборотню. Теперь, оказывается, попал в гости к дочери сотинальма…
– Это неожиданно, – признался Эгин.
Глаза Ели удовлетворенно блеснули.
– Поэтому я могу себе позволить быть грубой.
– Вы можете себе позволить практически что угодно, – развел руками Эгин.
Зрители снова завыли и захлопали. Эгин и Еля обернулись к играющим. Однако на этот раз за кувшином никто не побежал.
Тэс встала с кресла и, сдернув повязку, взяла под руку долговязого молодого человека.
Под одобрительное улюлюканье пара направилась в сторону занавешенной тяжелой гардиной двери в противоположном конце зала.
У самой двери молодой человек обернулся к зрителям и торжествующе помахал рукой.
Лицо у него было до безобразия глупым. Вдобавок, он покраснел до самых корней волос. Наверное, не веря в свою удачу.
– По-моему, прежний кандидат на приятное свидание был несколько более приемлемым, – сказал Эгин на ухо Еле.
– Мне тоже так кажется. Только и Тэс можно понять. Сколько можно трахаться с собственным мужем? Думаю, она просто делала вид, что не может его опознать. Специально.
Эгин не нашелся что ответить на это доверительное сообщение. «Хороши семейные игры у них здесь в Девичьем замке!»
Место водящего заняла женщина с двумя тяжелыми рыжими косами, скрученными над ушами наподобие кренделей. Женщине было за тридцать, но, признал Эгин, она все еще была исключительно хороша собой.
– Это моя двоюродная сестра, – шепнула Еля.
Присмотревшись к женщине, на глазах которой распорядитель игры как раз завязывал бархатную ленту, Эгин отметил едва уловимое сходство между сестрами.
Тот же длинный тонкий нос, тот же спокойный лоб, те же крепкие чуть выдающиеся вперед резцы. И Еля, и ее сестра были удивительно хороши для женщин с безупречной аристократической родословной родственниц сотинальма.
– Может, хотите поучаствовать? – предложила Еля.
– Боюсь, играть со мной будет неинтересно.
– Стесняетесь?
– Немножко. Но дело не в этом.
– Тогда в чем?
– В том, что кроме вас больше никто не знает меня по имени. И Ваша замечательная кузина не сможет назвать мое имя, даже если предположить, что ей удастся меня узнать.
– Разве вам мало того, что вас могу назвать я? – двусмысленно улыбаясь, спросила Еля.
Чтобы не длить внезапную паузу, Эгин снова повернулся к играющим.
«Приятное свидание» было в самом разгаре – водящая пыталась определить имя своего кавалера по запаху.
Крылья ее ноздрей двигались во всю нюхаческую мощь. Спустя минуту она громко назвала имя. Зрители разочарованно заныли – очевидно, имя кавалера раскрыли чересчур быстро.
– За что я не люблю свою кузину – так это за прагматизм. Понюхала, узнала – и в койку. Ни одного лишнего движения! – Еля, казалось, тоже была недовольна.
Однако, место водящей снова оказалось свободно.
– Может, вы тоже хотите сыграть? – предположил Эгин.
– Не хочу.
– Вы что, не играете в «приятное свидание»?
– Обычно играю. Но сегодня у меня уже есть кавалер.
– И кто же он, если не секрет?
– Мой кавалер? Это вы, – на лице дочери харренского сотинальма расцвела весьма нецеломудренная улыбка.
2
Эгин был рад уйти из зала, где играли в «приятное свидание», который, как ему казалось, больше походил на баню, в которую забыли подать пар, чем на место, где приятно провести ночь.
И обществу Ели он был в общем-то тоже рад. Единственное, во что ему верилось с некоторым трудом, так это в то, что, назвав Эгина «своим кавалером», Еля была серьезна.
И хотя бесстыдная нагота девушки вроде бы свидетельствовала об обратном, все это сильно походило на розыгрыш. «Ночной гость и дщерь харренского сотинальма!» – неплохое название для фарса», – подумал Эгин.
– Пейте, – Еля предложила Эгину кубок, когда они сели на ковер возле камина.
Тесная комната, в которой они очутились, была протоплена до духоты. В целом же она поразительно напоминала покои для тайных свиданий госпожи Стигелины, в которых не так давно Эгин провел ночь с Овель.
Те же гобеленчики с сенокосом, те же соблазнительные фигурки полуодетых девчонок, прижимающих букеты к грудям. Эгину показалось даже, что он дышит тем же спертым столичным воздухом – воздухом разврата, происходящего по заранее оговоренному расписанию.
Эгин вежливо пригубил из кубка и поставил его рядом с собой на пол.
– Вам не нравится вино?
– Мне нравится. Но вы ведь тоже не пьете!
– Я уже достаточно набралась. Насосалась, как клоп, – объявила Еля. – А вы еще даже не пьяны.
– А что, это совершенно обязательно?
– Не волнуйтесь, от этого вина ваш нефритовый жезл не претерпит ущерба, – подмигнула Эгину Еля.
– Я и не волнуюсь. Ваша непосредственность достойна восхищения, госпожа Еля, – сказал Эгин и сделал еще два глотка.
– Моя непосредственность стоит ровно столько же, сколько стоит куча лошадиных яблок на проселочной дороге. Я готова обменять ее на что угодно более полезное, – отмахнулась Еля.
– В таком случае достойна восхищения ваша честность, которая…
Но Эгин не успел окончить этот комплимент. Поскольку в этот момент Еля положила свою длиннопалую руку ему на плечо.
Волна колючего тепла покатилась вниз по телу Эгина.
Эгин судорожно схватил губами воздух. Его зрачки расползлись вширь, а сердце стало биться в два раза чаще. Такого сногсшибательного эффекта аютское, по его наблюдениям, обычно не давало. «Неужто приворотное зелье?» – успел спросить себя Эгин.
Сейчас же Эгин почувствовал такое острое желание, что его едва не перегнуло пополам. Его ладони увлажнились. В самом основании позвоночника словно бы ерзал массивный огненный шар.
Эгин бросил на хозяйку Девичьего замка вопросительный взгляд и обнаружил, что Еля смотрит на него с холодным вниманием врачевателя, отсчитывающего пульс на смертном одре больного.
С исступленной нежностью Эгин поцеловал руку девушки, тщась передать ей губами хотя бы толику того жара, который раскаленной лавой растекался по его кровеносным сосудам.
Но лицо Ели казалось холодным и отстраненным. Эгин в буквальном смысле не знал, что делать дальше. Да и стоит ли делать что-нибудь, он тоже не знал. Уж очень особенные манеры были у дочери харренского сотинальма.