— Все гораздо серьезнее, Жанна. — Кажется, его злила ее беспечность. — Законы, принятые Генеральными штатами, не приемлемы для нас. Не хуже моего ты знаешь, что у Карла Орлеанского больше прав на престол Франции, чем у Валуа. Мать и отец отреклись от нашего короля — назвали ублюдком. Мы служили ему только потому, что он был первым из сеньоров Франции. Мы поставили на него. Но скоро появится законный наследник — сын Людовика и Валентины Висконти. По праву престолонаследия он, и только он, должен сесть на трон Франции!
— У тебя далеко идущие планы, — Жанна с трудом верила в услышанное.
— А как ты думала, моя милая принцесса?
Хозяйка Жольни недоуменно покачала головой:
— А как же дофин? Семнадцатилетний Людовик?
— Он — сын своего отца. И нужен нам только на время…
— А когда это время закончится?
— Во Франции много провинций, Жанна. Одну отдадут ему.
— И кто же поддержит тебя?
— Меня поддержат рыцари Орлеана.
— А принцы — Алансон, к примеру?
— Алансон, Клермон и Карл Анжуйский также хотят отстранить от власти Карла Валуа, но они задумали посадить на трон дофина Людовика, чтобы от его имени управлять страной. Им дела нет до Карла Орлеанского.
— А мои капитаны — Ксентрай и Ла Ир?
— Твои доблестные капитаны и мои друзья раздумывают.
— А братья де Шабанн?
— Антуан поддержит меня, Жан — Алансона. Со мной граф Вандом, а также де Бризе и де Бюэй. Ты их знаешь — надежные рыцари!
— Господи Всемогущий, — покачала головой Жанна. — Для того я боролась с англичанами, Бастард, чтобы вы разделили Францию между собой? Перегрызлись, как псы? Для того я страдала в английской тюрьме и терпела унижения, чтобы теперь брат пошел на брата, а сын — на отца? Да вы хуже англичан! Как же вы посмели пойти на своего короля, — вы, французы?
— Любой король Франции — всего лишь первый среди равных себе, — холодно сказал Бастард. — Так было веками. Но Карл Валуа посягнул на священное право аристократов — быть свободными в своем выборе. В защите и нападении. Держать войско и угрожать врагу. Карл Орлеанский отменит этот закон. Если мы победим…
— А если победят дофин, а с ним Алансон и Клермон?
— Тогда дофин Людовик отменит этот закон! А с ним мы сговоримся.
— Какая же участь ждет Карла Валуа?
— Мы отдадим его под опеку сыну как человека безумного… Почему ты упрямишься? Столько раз он предавал тебя!
— Я не пойду против своего короля, каким бы он ни был, — сказала Жанна. — Жалким, ничтожным, трусливым. Одиннадцать лет назад я привела его в Реймс, на голову его был пролит елей святого Хлодвига и возложена корона. Ему и править в этой стране.
— Карл Орлеанский — твой брат, Жанна, как и я. У нас один отец — Людовик!
— У Карла Валуа тоже.
— Это никому не известно, — зло усмехнулся Бастард.
— Мне об этом сказал Господь!
— А веришь ли ты сама себе, Жанна?
Она гордо подняла голову.
— Спокойной ночи, Бастард, граф Дюнуа. Слуги уложат спать тебя и твоих людей. Но, засыпая, помни: если вы все, забывшие о чести, ввергнете Францию в гражданскую войну и англичане вновь займут наши земли, которые мы отвоевывали такой кровью, Господь не простит вас. А я — прокляну.
Орлеанский Бастард выпил еще вина.
— Ты сделала свой выбор, — сказал он. Ему было все ясно — на помощь Девы Франции его партия могла не рассчитывать. — Тогда хотя бы скажи, не пойдешь ли ты против Карла Орлеанского, если тебя призоветтвойкороль?
Но Жанна только презрительно усмехнулась, так и не удостоив ответом гостя. Взяв подсвечник, она пошла к себе.
…Утром она провожала своего брата. Бастард и Дева ехали впереди отряда молчком. За их спинами, в окружении лесов, поднимались серые башни замка Жольни. Отъехав на лье, они увидели на дороге встречный конный отряд, идущий на них.
— Кто же это может быть? — всматриваясь вдаль, произнесла Жанна. — Надеюсь, не разбойники? Я даже не взяла с собой меч…
— Будьте на чеку, — бросил своим людям Бастард. А спустя несколько минут, ошеломленно добавил: — Кажется, я знаю этого разбойника…
— Я тоже, — сказала Жанна.
На них двигался отряд человек в тридцать — шел он рысью. По всему, отряд торопился. Он приближался быстро. Уже можно было различить лицо предводителя — лягушачье лицо.
Это был второй сын герцога Бретани — Артюр де Ришмон…
Два отряда остановились друг против друга. Вокруг были укрытые снегом поля. Вдалеке — леса. Позади серой скалой поднимался Жольни. Храпели лошади, пуская пар из ноздрей.
— Дама Жанна, — поклонился хозяйке этих земель коннетабль Франции, даже не взглянув на Бастарда. — Рад видеть вас в здравии.
— Спасибо, граф, — она ответила поклоном.
— Дама Жанна, я приехал от имени его величества короля Франции Карла Седьмого, — сказал бретонец. — Он просит вас приехать к нему.
— Зачем, де Ришмон?
Взгляды коннетабля и Орлеанского Бастарда наконец-то встретились.
— Его предали, Дама Жанна, предали те, кого он считал самыми близкими друзьями.
— Черт! — вырвалось у Дюнуа. — Друзьями!
— Именно так, Дама Жанна, — продолжал «человек-лягушка». — Они — оборотни. Они — те, кто вонзает кинжал в спину!
Орлеанский Бастард вырвал из ножен меч, сбросил с плеч в снег подбитый мехом плащ.
— Это мы — оборотни?! — Орлеанский Бастард, под которым рыл копытами снег и мокрую землю его боевой конь, направил острие меча в сторону коннетабля Франции. — Если хочешь сражаться — я готов!
— Нет, Дюнуа, — сказал тот, даже не вынимая меча из ножен. — Не сегодня и не сейчас! Позже!
По кивку коннетабля несколько рыцарей и оруженосцев сделали круг перед ним. Теперь уже оба отряда были готовы к битве. Не зря и те, и другие облачились в латы, точно шли на англичан.
— Ты — трус, де Ришмон! — выкрикнул Бастард, едва сдерживая коня.
— Ты знаешь, что это не так, Дюнуа. Но я нужен своему королю — я обещал ему вернуться живым и разделаться со всеми вами, изменниками короны! И я сдержу свое слово… Дама Жанна, с кем вы? С кем Дева Франции?
— Участвовать в распре единокровных братьев, готовых перерезать друг другу глотки? — усмехнулась она. — Увольте…
— В таком деле быть в стороне нельзя, — возразил коннетабль.
— Я нездорова, де Ришмон, последнее время раны не дают мне покоя. — Конь Жанны тоже волновался. — Война больше не для меня.
Она не врала — ранения, полученные в Пуату, иногда тревожили ее не на шутку. Артюр де Ришмон молчал, точно пытался понять — не кривит ли она душой. Он поймал ее взгляд: