Удрав двадцать пятого марта из замка Жоржа Ла Тремуя Сюлли-сюр-Луар, где царедворец обеспечил своему королю райскую жизнь, с охотами и катаньями на лодках, роскошными пикниками и балами и откуда совсем не слышен был грохот войны, Жанна и ее соратники бросились на север страны. Весть о том, что Дева Жанна вновь взяла в руки меч, облетала город за городом. К ее отряду присоединялись рыцари и солдаты, одни хотели свободы Франции, другие — разжиться на войне, третьи — и того и другого, и уже к середине апреля войско Жанны насчитывало более двух тысяч человек.
Именно так она оказалась у города Мелёна, в котором отбивался от ее войска опостылевший горожанам английский гарнизон. Жанна скатилась в ров, опрокинутая убитым арбалетчиком. Крики и вопли оглушали ее. Кто-то пронзительно взывал к ней, пропавшей, растворившейся в одной из атак: «Жанна!! Жанна!!» Ее звало много голосов, но среди них она различала только два — верного оруженосца д’Олона и своего брата Жана д’Арка. Но подняться сил у нее не было. Сверху валились снопами вязанки хвороста, падали убитые и раненые. А ее все звали и звали. Но вот к двум знакомым голосам стал примешиваться инойголос, от которого мурашки побежали по ее спине. Ее звали по имени — протяжно, глухо, раскатисто. Выпучив глаза, она смотрела на раскисшее тело убитого солдата, лежавшего на ней, но не видела его. Не чувствовала липкой крови на своих ногах. Голоса живых людей уходили — теперь она уже не смогла бы разобрать, кто звал ее. Все громче взывал к ней один только голос — густой и протяжный: «Жанна! Ты слышишь меня?! Жанна!..» Она поняла — ее зовет Ангел. Ее Ангел! Она почему-то подумала, что сейчас он объявит день ее смерти. Час, минуту, мгновение. И тогда кровь убитых во рвах перед городом Мелёном закипит и утопит ее. Она боялась откликнуться. Через пелену со страшным свистом пролетали ядра, крики смертельно раненных людей отзывались на каждый такой полет. Столько вокруг смертей, а она все жива! Справедливо ли это? Нет! Нет… «Жанна! — в который раз требовательно воззвал голос. — Ты слышишь меня?» — «Да! — откликнулась она. — Я слышу тебя!» — «Ты должна знать — тебя ждут испытания! — сказал голос. — Тебя ждет плен, Жанна!» Она задохнулась: «Плен! Плен! Плен…» — стучало в ее голове. «Когда? — выкрикнула она. — Когда?!» — «Покорно прими все, что выпадет на твою долю, — сказал голос, — не ропщи…» — «Когда?! Скажи…» — «Скоро — ждать осталось недолго…»
Канонада над ее головой не утихала.
— Жанна! Жанна! — ее тряс за плечо д’Олон. — Слава Богу, мы нашли тебя!
— Ты не ранена? — спросил склонившийся над ней Жан д’Арк.
Рядом уже был и Пьер, готовый прикрыть свои телом сестру.
— Нет, — отозвалась она. — Нет, милые мои друзья…
— Но… что с тобой? — не отставал д’Олон. — Ты сама не своя?
— Все хорошо, все… хорошо.
Прикрывая своего полководца щитами, солдаты вынесли Жанну изо рва. Она быстро пришла в себя и скоро возглавила новую атаку. Англичане слабели на глазах. К вечеру гарнизон сдался, и горожане открыли Жанне ворота. Когда в окружении своих рыцарей и оруженосцев она проезжала через опущенный мост, голос неожиданно вернулся к ней. «Скоро, — протяжно и гулко сказал он, — ждать осталось недолго…» Жанна вздрогнула, но тут же поняла — это было только воспоминание. Оно прорвалось через восторженные и оглушительные крики встречавших ее горожан и победоносные вопли солдат ее армии…
Следующий день, 23 апреля 1430 года, Жанна будет слушать молебен в честь освобождения города Мелёна от англичан. Филипп Бургундский встретит этот же день в походном строю, намереваясь расправиться с любым французским войском, что встретится у него на пути. Что до лорда Бедфорда, то он, вдохновленный своим дядей, кардиналом, лордом Винчестерским, издаст документ, в котором объявит Деву Жанну пособницей дьявола и противницей христианской веры: может быть, хоть так он отвадит от нее часть французов!
В тот же самый день пролив Ла-Манш накроет непогода, но сорок семь кораблей, отплывших от берегов Англии, будут медленно, но верно продвигаться в сторону французского берега…
Сильный апрельский ветер нес со стороны Ла-Манша соленую влагу. Закручивая гребни волн, он бросался порывами на берег Франции. Ветра пришло много. С прошедшей ночи он набирал силу, и теперь, к полудню, готов был взволновать всю землю. Здесь, у крутого берега, он бередил недовольное море и терзал чуть зеленеющие леса, обступавшие Па-де-Кале, и они взволнованно шептались под его нескончаемыми порывами.
Стоявшие на берегу люди — клирики и сановники, именитые рыцари и солдаты — до рези в глазах впивались взглядами в даль. Никто не смел отвернуться от моря, увлечься чем-то другим. И никто не смел нарушить торжественного молчания. Только ветру это было по силам — грозно завывая, он теребил рясы священников и плащи рыцарей; и время от времени, над головами зачарованно глядящих в морскую даль людей, тяжело хлопал широкий английский стяг.
…А там, в море, уже вырастала темная гряда. Точно высокие холмы Англии двигались сюда по воде. И они становились все выше, темнее.
Это были корабли. Стоявшие на берегу люди, в полном вооружении, с нетерпением ждали их.
— Наконец-то, — пробормотал стоявший впереди священник, в меховой шубе, из-под которой выходила ряса. — Я благодарю Господа, что дует попутный ветер. Как вы думаете, офицер, скоро они будут здесь?
Рыцарь, к которому обратился священник, в стальном панцире и богатой накидке, но с открытой головой, сказал:
— Думаю, через час, ваше преосвященство.
— Да-да, через час, — удовлетворенно кивнул священник.
Он оглядел суровые лица воинов, окружавших их, отыскал взглядом слугу:
— Эй, Гильом, — негромко сказал он, — принеси мне складной стул. И поживее. Ноги слабеют с каждым годом, — точно оправдался он перед военным. — Вам, закаленным рыцарям, верно, этого не понять?
Тот сурово усмехнулся:
— От старости никому не уйти, монсеньор: ни воинам, ни священникам, ни простолюдинам. Но вы правы: тот, кто привык к походам, может сутками не сходить с места.
Соглашаясь, священник утвердительно покачал головой:
— Вот-вот, сутками… — Он зыркнул глазами на слугу, но тот уже спешил с долгожданным стулом, раскладывая его на ходу. — Благодарю тебя, любезный. — Подбирая полы шубы, священник уселся на стул. — Ступай же, — бросил он слуге, — ступай…
Священником был не кто иной, как Пьер Кошон де Соммьевр, епископ Бове, хозяин отнятой у него французами земли. Отнятой ни кем-нибудь, а лично Девой Жанной. Вспоминая о ней, он поеживался.
Его карьера, с тех самых пор, как он подготовил договор в Труа и довел дело до победного конца, стремительно шла в гору. Бедфорд не обманул его — Пьер Кошон был назначен графом-епископом Бове. Но священник не сидел на месте — его деятельная натура требовала решения задач куда более важных, чем руководство одним епископатом. Во всех юридических делах Кошон являлся первым советником лорда Бедфорда. Пьер Кошон представлял Парижский университет и одновременно был официальным посланником короля Англии.