В епископском дворце, в Нуайоне, Филипп Бургундский стоял у окна и смотрел на густо раскинувшиеся за крепостными стенами леса, которые уже укрывал вечер, и рваную ленту розовой Уазы. Скрестив руки на груди, герцог размышлял. Чуть поодаль стоял Жан Люксембургский.
Им было над чем подумать.
Филиппу только что сообщили, что Жанна пыталась бежать. Какова причина? Слуги пошутили: сказали, что он, Филипп Бургундский, собирается вырезать всех жителей Компьена, когда наконец-то возьмет город. Жанна хотела вырваться из плена и помочь несчастным… Но эти сантименты отчаявшейся дамы не могли вызвать в нем сострадания.
Только раздражение!
— Будет с нее вольностей, — сказал герцог. — Сколько можно потакать этой девчонке? Может быть, запереть ее в каком-нибудь подземелье? Или одеть кандалы?
— Я хочу перевезти ее в свой родовой замок, мессир.
— В Боревуар? — оглянулся Филипп.
— Да, мессир. Ей будет спокойнее в окружении дам. Моя тетка лучше ста солдат проследит за ней. А потом, в Боревуаре ее не найдет никто — ни французы, ни даже англичане. Неприступная крепость в самом сердце владений Люксембургов — чем не клетка для принцессы? Ее не будет преследовать ненависть солдат, у Жанны появится достойное общество — моей супруги, тетки и падчерицы.
Жан Люксембургский скрыл истинную подоплеку этого решения, как чуть раньше скрыл от своего сюзерена встречу с братом Луи, посланником лорда Бедфорда. Их властная тетка, Жанна Люксембургская, когда-то блиставшая при французском дворе, а позже, во время гражданской войны, навсегда покинувшая Париж, хозяйка многих земель, пожелала, чтобы плененную Деву Жанну, пока ее не выкупит Карл Седьмой, привезли в Боревуар. На том же горячо настаивала и супруга Жана Люксембургского — тоже Жанна, в девичестве де Бетюм.
Со своей стороны, Филиппу Бургундскому тоже было что скрывать от своего вассала. Насколько сильно было желание англичан и церкви заполучить Деву Жанну, настолько безразлично отнесся к ее судьбе Карл Валуа. Через герцога Савойского, но уже в обратном порядке, король Франции ответил письмом своему кузену. Он приветствовал стремление Бургундии к миру, но не передал никакой весточки о составлении купчей — точно и не было никогда у Карла Валуа такого полководца, как Дева Жанна! А ведь она дорого стоила — если не мира, то хотя бы денег. И продать ее стоило раньше, чем она нарвется на пики своей стражи. Ведь только чудом ее не закололи в Больё!
— Значит, Боревуар? — соглашаясь, покачал головой Филипп. — Что ж, будем надеяться, что общество ваших дам, граф, скрасит тяготы ее плена.
Атмосфера в замке Сюлли-сюр-Луар, ставке короля, за последние дни накалилась добела. Капитаны и соратники Жанны неоднократно просили его величество начать переговоры с Филиппом Бургундским о выкупе их полководца, король по-прежнему уходил от решения этого вопроса.
Ксентрай бил тревогу. Ко двору из Орлеана поспешил Бастард, из Нормандии вернулся Ла Ир, из Бретани — Жиль де Рэ.
О том, что англичане, при пособничестве церкви, засыпают письмами Филиппа Бургундского, пытаясь дотянуться до «французской еретички», уже знала вся Европа.
Если не поторопится Франция — Англия будет тут как тут.
Но король бездействовал. И только самые близкие видели, как раздражен их государь, которого рвали на две стороны противостоящие друг другу придворные группировки. В лучшие времена решающий голос мог оказаться за Иоландой Арагонской, но она молчала. Приехав в Шинон, Жанна предстала перед всеми знаменем освобождения, как того и хотела королева, ясным пламенем будущей свободы, но уже через полгода триумфального шествия пламя превратилось в исполинский столб огня, бесконтрольный, стихийный, в пожар, все сжигающий на своем пути!
Жанна напугала ее…
Пленницу вновь везли в телеге по дорогам Франции. Жана д’Олона и обоих д’Арков отлучили от нее. «Надо проучить ее», — решил герцог Бургундский. Так и сделали. Ей связали руки, чтобы она не пыталась лишить себя жизни. За мертвую Жанну никто бы не дал и десяти золотых! Разве что ревностные инквизиторы Бедфорда, чтобы публично сжечь ее прах. Девушка была подавлена, дорогой она молчала, лежа в сене, под плащом, подаренным ей Жаном Люксембургским.
В тот самый день, когда Жанна увидала высокие башни неприступного Боревуара, стоявшего недалеко от Соммы, окруженного рядами стен — одна выше другой, среди лесов, принадлежавших графам Люксембургским, в покоях короля Франции состоялся разговор между Карлом Седьмым и его капитанами. В этот день рыцари поняли, чего стоит хваленая дружба короля. Как ошпаренные они вылетели из его покоев.
— Он что, хочет оставить ее бургундцам?! Бросить?! — Ксентрай был в ярости. — Чего мы должны ждать? Я не понимаю…
— Память его коротка, — кипел Орлеанский Бастард. — Ох, коротка!
— Он испугался церкви? — негодовал Жиль де Рэ. — Да я прокляну любую церковь, которая обвинит Жанну! Пусть выберет своего папу, — он обращался к Бастарду, — как это делал ваш отец — Людовик Орлеанский!
— Если только Людовик был его отцом! — усмехнулся Бастард.
Багровое лицо Ла Ира было искажено гневом, но он сдерживал себя. И только твердил, как заклинание: «Черт возьми! Да как он смеет?! Черт возьми!»
Но им пришлось замолчать сразу после того, как впереди замаячили две знакомые фигуры: изящная — Ла Тремуя, и мясистая — первого канцлера королевства, архиепископа Реньо де Шартра.
— Вот почему он сказал нам «ждите, будущее подскажет»! — едва они разминулись, воскликнул Орлеанский Бастард. — Вот оно — «будущее»! Ему понадобился мудрый совет!
— Из преисподней! — откликнулся маршал де Рэ.
Капитаны с ненавистью и презрением взглянули на Ла Тремуя. Нарочито низко поклонились первому канцлеру де Шартру.
— Ну-ну, — усмехнулся Ла Тремуй, краем уха уловив несколько неосторожных фраз, брошенных капитанами. Он взглянул на де Шартра. — Господа рыцари играют с огнем? Нам это на руку.
Они вошли в покои короля. Карл сидел в кресле — он ждал их.
— Доброго дня, государь. Вы не боитесь вот так запросто впускать к себе этих головорезов? — поклонившись, осторожно спросил у короля Ла Тремуй. Лукавому советнику сразу бросилась в глаза бледность лица его величества. Два чувства бушевали в короле: гнев и нерешительность. Порочная смесь — удел слабых. — Они могут быть опасны, когда что-то выходит против их желания.
— Я подумал о том же, — откликнулся Карл Седьмой.
— И потом, их речи! — Ла Тремуй улыбнулся. — Бунтовщики, да и только!
Слушая фаворита, король задумчиво кивал. Бедняга, думал Ла Тремуй, он не знает, как ему быть! Надо помочь его величеству…
— Я слишком много им позволяю, — сказал король. — Стоило бы урезонить их.
Ла Тремуй был рад: его величество первым произнес эти слова. Но едва король замолчал, он вновь поклонился.