Кошон обернулся. По лицу Жанны катились слезы. Глаза ничего не видели. Он обнял ее, и она разрыдалась ему в плечо.
— Поплачь, — говорил он. — Это слезы прозрения, Жанна. И прощения. Я рад, что ты плачешь. Значит, сердце твое вовсе не из камня и стали, как думают одни, и не принадлежит дьяволу, как думают другие…
Неожиданно девушка отстранилась от епископа. На ее лице отразилось смятение.
— Я не знаю почерка королевы. — Ее голос срывался. — Вы можете поклясться, что это писала она?
Кошон улыбнулся.
— Господь не любит клятв, да, кажется, и ты сама бранила своих солдат, когда они раздавали клятвы?
— Вы правы, простите меня. Тогда именем Господа прошу вас, просто скажите…
— Именем Господа, Жанна, говорю тебе, что это письмо написано рукой твой матери, Изабеллы Баварской. Ты многого не знаешь. Когда королева пребывала в Труа, я был ее секретарем и выполнял по ее указанию все дипломатические поручения. Она доверяла мне, и я платил ее величеству самым искренним уважением. Затем ее дела я препоручил своему ученику, доверенному человеку, именно он и доставил мне это письмо.
Жанна кивнула:
— Я верю вам.
— А теперь отдай мне его, — Кошон протянул руку. — Ты должна понять, это письмо нужно уничтожить, как и пожелала королева. Видишь, как печальна эта жизнь? — письмо матери к дочери, одно из самых искренних и сердечных писем, я должен бросить в огонь. И насколько ты, Жанна, отныне не принадлежишь самой себе. — Он взял из ее руки письмо, спрятал в складках одежды. — Отдохни, Жанна, послезавтра у тебя трудный день. Собери все свои силы, которые тебе с такой щедростью отпустил Господь Бог, и смиренно предстань перед своими судьями… Ты будешь вести себя как полагается, Жанна?
— Я постараюсь, — тихо проговорила она.
Пьер Кошон перекрестил ее.
— Вот и хорошо. А теперь отдыхай, отдыхай… Я распоряжусь, чтобы лишний раз никто не донимал тебя.
…Когда дверь за ним закрылась, Кошон облегченно выдохнул. Покачав головой, отыскал в складках своей одежды еще один платок и вытер им вспотевший лоб. Прошептал короткую молитву и перекрестился. И только потом быстро засеменил по коридору.
Заседанию 3 марта суждено было стать последним публичным допросом Жанны. Но утром, когда капелла Буврёя наполнялась английскими аристократами, военными и прелатами, когда в зал вводили Жанну, об этом еще никто не знал.
Богословы видели, что на прошлом заседании они заставили Жанну дрогнуть. Она храбрилась и держалась по-рыцарски, но они успели ранить ее. За эти два дня, под предводительством Жана Бопера и Тома де Курселя, они решили нанести еще один удар, на этот раз — смертельный. Так предполагали они. Каждый из них был ректором Сорбонны, каждый собаку съел в вопросах теологии. Разве девчонке тягаться с ними? Нет!
— Ты говоришь нам, что если бы не милость Божья, ты бы ничего не смогла совершить. Это так?
— Да, господа, это так. И я уже устала об этом повторять.
Богословы заговорщицки улыбались.
— Значит, ты смело утверждаешь, что в милости у Бога, не так ли?
Пьер Кошон навострил слух — коварнейший вопрос! Если Жанна скажет «да», ее обвинят в гордыне, и это будет ее приговором, скажет «нет», сама перечеркнет влияние Господа на все свои поступки. И тем самым вынесет себе тот же приговор: «Виновна!».
— Если я не в милости у Бога, то я буду молиться, чтобы Он переменился ко мне. Если же в милости, то пусть Господь сохранит ее. Потому что без его милости моя жизнь стала бы не нужна мне.
Богословы были изумлены — они сами не знали ответа на этот вопрос! Лорд Бедфорд, сидя на почетном месте в амфитеатре, хмурился. Капелла враждебно притихла. Один только Пьер Кошон злорадно посмеивался в глубине души — никто бы не ответил лучше!
— Знаешь ли ты, Жанна, через откровение свыше, которых у тебя так много, ждет ли тебя вечное блаженство?
— Мне об этом ничего не известно, но я во всем полагаюсь на Господа.
Это был еще один силок для их птички — и он, вспыхнув разом, сгорел. Пепла не осталось!
— Уверена ли ты, что уже никогда не совершишь смертный грех?
— Если я объявлю себя неспособной совершить смертный грех, значит, я впаду в грех гордыни, господа, а если признаю, что могу совершить смертный грех, то выставлю себя орудием дьявола. Как же вы посоветуете мне ответить?
Это было форменным издевательством над судом!
— Отвечай, Жанна! — выкрикивали богословы. — Ты обязана ответить!
Кошон, затаив дыхание, следил за девушкой.
— Мне ничего не известно об этом, но я во всем полагаюсь на Господа.
— Считаешь ли ты себя достойной мученического венца?
— Ответ будет тот же.
— Отвечай на вопрос!
— Я ничего об этом не знаю, но во всем полагаюсь на Господа моего. Это мой ответ!
— Ты во всем полагаешься на Господа?! — взвился Тома де Курсель. — Тогда скажи нам, если Он, по твоим словам, так заботился о тебе, почему позволил попасть тебе в плен?
— А разве Господь не знал, что будет предан своим учеником — Иудой? Разве Он не сказал Петру, что тот откажется от Него еще до того, как петух прокричит три раза?
— Ты равняешь себя с Господом?!
Богословы Сорбонны точно дунули на медленно тлеющую солому, и та вспыхнула со всей силой — зал капеллы Буврёя всколыхнулся, гневно зашумел. Проклятия и угрозы посыпались в адрес подсудимой. А Пьер Кошон лупил и лупил деревянным молотком по столу.
— Нет, я не равняю себя с Господом! Потому что я простой человек, не больше того. Но когда я сидела в крепостном рве Мелёна, мой Голос сказал, что еще до наступления дня святого Иоанна меня возьмут в плен. Это было на Пасхальной неделе: я запомнила этот день, потому что забыть об этом было невозможно, как я ни старалась. Голос сказал мне, что так тому и быть, что мне не стоит перечить этому, но надо смириться, и тогда Бог поможет мне.
— Значит, Бог должен помочь тебе?
— Он никогда не обманывал меня!
— Ты считаешь, что попасть в кандалах на суд, это и есть помощь Господа?
— А разве сам Господь не знал, что будет предан пыткам и унижениям и погибнет на кресте, чтобы через три дня воскреснуть?
Богословов трясло от гнева, им не хватало слюны. Зал бесновался. Ярости англичан не было предела. Лицо лорда Бедфорда казалось мертвенно бледно. Пьер Кошон продолжал работать молотком.
А Жанна продолжала:
— И разве Господь не учит каждого из нас как можно ближе подойти к Нему — в поступках, в мыслях, желаниях? — Сейчас глаза девушки горели особенным огнем. От нее веяло такой силой, что богословы сидели как на иголках. — Разве Он не пример нам во всем?! С кем же еще сравнивать свою жизнь, как не с Ним? И если вы думаете иначе, то от чьего же имени вы тогда меня судите?