— Это там! — вскоре указал направо Варений. — Уже близко!
Они подъезжали к захудалой таверне, где к ночи собиралась вся местная беднота — дешевые проститутки, солдаты, прислуга хозяев окрестных вилл, ремесленники, неприкаянные вольноотпущенники и рабы. Тут раздавалась музыка: звенели цитры, кто-то бил в бубен. Оставив коней на попечение прислуги, все четверо обошли дом, постучались в двери…
В комнате с низкими потолками жарко горел очаг. Пахло курившимися травами и едой. На полках, среди глиняной посуды, горели две масляных лампадки. Нехитрые стулья и лавки стояли вдоль стен, на полу лежали циновки.
— Доброго вечера, знатные господа, — спускаясь по лестнице, надтреснутым голосом сказала хозяйка. — Да пребудет с вами Юпитер!
Долговязая пожилая женщина, еще сохранившая призрак некогда привлекательных форм, несомненно когда-то была проституткой. Ее туника, глубоко обнажавшая костлявые плечи и опавшую грудь, да и тяжелый слой белил и румян, наложенных на увядшее лицо, говорили сами за себя.
— Я — Асинария, — поклонилась она, приглядываясь к мужчинам, прицениваясь, рассматривая их, как товар. — Ваши имена мне не нужны. Только деньги! Но, как я вижу, вы приличные господа, и меня не обманете.
Получив свое серебро, она вывела к ним худого калеку в бедном хитоне: у бедняги не было рук по локти. Обрубки давно зарубцевались, но все же выглядели страшновато. И самый кончик носа был точно срезан грубым ножом. Глаза же увечного блестели так, словно он давно помешался.
— Это он самый — Сердика!
— Да пребудут с вами боги! — беззубой улыбкой приветствовал их калека.
— Хотите вина? — спросила хозяйка.
На питье в этой дыре согласился только Варений. Платил-то Лонгин! Да и Сердика попросил вина и бобов. Ел он как собака, а чашу мог ловко зацепить обрубками рук.
— Говори же, — кивнул Лонгин. — И будь откровенен — нас не интересуют твои бывшие разбойничьи подвиги! Только о деле!
Сердика понимающе кивнул.
— Это случилось давно, я был тогда молод, мы хозяйничали на дорогах, что вели в Кампанию, и не было на нас управы! Однажды ночью мы поджидали купца, что должен был проехать по этой дороге с товаром. Мы подметили его еще в Риме и теперь хотели разжиться тканями из Анатолии! Но вместо его телег на дороге при луне показался обычный двухколесный возок, запряженный мулом. Мы не брезговали ничем! Стащили возницу и набросились на его скарб. Там была молодая женщина. Тотчас обшарили повозку, но не нашли ничего, кроме старого тряпья, кувшина с водой да пары лепешек. Конечно, мы разозлились, хотели прикончить мужчину, но женщина просила не убивать его. Тогда в отместку мы воспользовались ею — по очереди. Возница кричал, чтобы мы оставили ее, вырывался, и тогда мы избили его до полусмерти. А она все кричала: «Доротеос! Доротеос!». Чтобы он не мешал, мы скрутили его и бросили в кусты. Женщина плакала, но пощады не просила. Точно чувствовала, что это — плата за его жизнь. Когда я брал ее, то на плечах и спине разглядел с десяток выжженных клейм. Я спросил женщину, откуда это. Она ответила, что хозяин за ее побег пробовал на ней новое тавро для своих лошадей. Она оказалась беглой рабыней из Сирии, прибившейся к этому бродяге, что погонял мулом. Наш купец никак не ехал, позже мы узнали, что он выбрал другую дорогу, что-то заподозрил. Один из моих товарищей, Парений, вновь перевернул возок и на этот раз отыскал странный предмет. Длинный! Он был завернут в целый ворох тряпок и спрятан глубоко под сиденье. Мы развернули тряпки… Это был меч. Не римский меч, каким вооружены легионеры, — Сердика кивнул на мощного Аристарха, больше других походившего на преторианца, — а такой меч, какой носят галлы или даже германцы. В два локтя длинной, а то и больше, отточенный с обеих сторон, как бритва!
«Ого! — сказал Парений. — Клянусь Марсом, знатная вещь!»
Он протянул руку и взял меч. Подкинул его, поймал. Меч был тяжелым, но тяжесть эта, я так понял, была приятна его руке. Но следом мой товарищ поморщился.
«Что такое? — спросил он. — Рукоять теплеет…»
И тут мы увидели легкое алое свечение, что шло от меча. И вот что самое странное, господа, это свечение тянулось от острия меча вперед — тонкой линией, и линия эта, — голос Сердики стал тише, — клянусь всеми богами, создавшими землю, становилась все длиннее! Неожиданно мой товарищ вскрикнул, выпустил меч и схватился за руку.
«Он обжег меня! — выкрикнул Парений. — Он обжег меня! Это меч Марса, клянусь! Самого Марса!»
Мы отступили, и вдруг увидели, как свечение стало уходить куда-то, а потом исчезло вовсе. Меч опять превратился в самое обыкновенное оружие. Что и говорить, клянусь всеми богами, меня разбирало любопытство и страх! Я взял его в руки, — калека посмотрел на свои обрубки и нездорово засмеялся, — в свои руки, которых теперь нет, и скоро ощутил, как они горят. Тогда и я отбросил эту проклятую штуку в сторону! А Марсий, наш предводитель, засмеялся:
«Да ты, кажется, трусливее самого трусливого пса, — это он, паршивый пес, сказал мне. Но я-то видел, что он смущен не меньше моего. — Эй, Филипп, — тогда окликнул он грека, бывшего солдата, — протяни этот меч мне. Исполняй!»
Филипп поспешил выполнить приказ. Марсий, самый отважный разбойник, какие рождались на свет, взял меч. Но прежде обмотал руку тряпкой. Он с силой сжал рукоять и засмеялся. Мы обступили нашего товарища. На этот раз вновь появился красный свет, и появился внезапно. Мы видели, что Марсию жжет руку, но он не испугался, не отступил. Тонкий свет от острия шел все дальше в темноту, пронзал ее, а Марсий, морщась, все держал меч. Мы переглянулись — нам больше не нравилась эта игра! Но упрямства Марсию было не занимать!
«Брось его! — сказал Парений. — Лучше спросим у бродяги, откуда у него такая штуковина. Да брось же его!»
А Марсий уже едва держал меч. От тряпки шел дым. И тогда наш вожак перебросил меч из одной руки в другую. Зря он это сделал, ох, зря! Клянусь Плутоном, это движение и было роковым! Кроваво-алый луч рассек темноту и прошелся по Парению и еще двум нашим компаньонам. Вы не поверите, добрые господа, тому, что я увидел. Глаза их вылезли наружу, они едва издали шипящий звук ртом, а потом тела их разделились надвое, точно туши животных! Так они и повалились на землю, поделенные на части! — Сердика засмеялся, и плечи его лихорадочно затряслись в такт смеху. — Их опаленная требуха тотчас вылезла наружу. Они издохли в мгновение ока! Но на этом дело не закончилось. Этот болван Марсий отбросил меч, да отбросил криво. Меч провернулся в воздухе, и кровавый луч поделил и самого Марсия от плеча до паха. Я оказался последним в этой живодерне! Луч промелькнул рядом с моим лицом — мне обожгло краешек носа. А затем я увидел, что вместо обеих рук у меня опаленные обрубки. Я завопил что есть силы — от испуга еще сильнее, чем от боли, и рванул в лес, да скоро повалился на землю. — Он поднял культи от колен. — Как видно, огонь, опаливший обрубки, и не дал мне истечь кровью.
— Что же было дальше? — спросил сенатор Лонгин.