– Она моя учительница музыки.
Джунипер негодующе прищелкивает языком.
На Арта я и смотреть не могу, сама собой возмущена.
Боско усмехается:
– Мы найдем тебе новую учительницу, Селестина! И хорошо, что напомнила: надо бы запретить ей играть. Музыкальные инструменты – роскошь, на которую у Заклейменных нет права. – Он втыкает вилку в тарелку с закусками, откусывает изрядный кусок карпаччо. Все остальные даже к приборам не притронулись. – Надеюсь, больше ничему она тебя не учила? – вдруг спрашивает он, и в глазах его уже не играет улыбка.
– Ничему, – отвечаю я, нахмурившись, удивляясь, как он мог такое обо мне подумать. – В чем она провинилась?
– Плохо тебя учила, – дразнится Арт. – Послушать, как ты играешь, – сразу все ясно.
Эван хихикает, и я улыбаюсь Арту: хорошо, что он сумел разрядить обстановку.
– Не смешно, – тихо, но сердито говорит сидящая рядом со мной Джунипер.
Взгляд Боско тут же обращается к ней:
– Ты права, Джунипер. Это не смешно.
Джунипер отводит взгляд.
Снова сгущается напряжение.
– Не смешно, а курьезно, в смысле – странно, – уточняю я. Почему мне кажется, будто меня только что оглоушили пощечиной?
– Тиранотезаурус, – шипит Джунипер. Так она обзывается, когда я закапываюсь в определения.
Боско на меня и не обернулся, все так же сверлит взглядом мою сестру:
– Ангелина и тебе преподавала, Джунипер?
Джунипер отважно смотрит ему в глаза:
– Да. Лучший учитель в моей жизни.
Воцарилось молчание.
В столовую вошла мама. Идеально подгадала время.
– Должна сказать, я к Ангелине очень привязана. Я считала ее своей подругой. Я… я потрясена этим… событием.
– И я весьма удручен, Саммер. Поверь, мне больнее, чем всем вам: ведь произнести приговор – моя печальная обязанность.
– Но ведь не просто произнести? – негромко напоминает ему Джунипер. – Вы выносите приговор. Это ваше решение.
Меня пугает ее тон. Не самый подходящий момент для ораторских выступлений. И не надо допекать Боско, к такому человеку нужно относиться с уважением. Джунипер не выбирает выражения. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь позволял себе так разговаривать с Боско.
– Вы и не догадываетесь, каковы на самом деле некоторые люди, которые живут среди вас, кого вы называете друзьями. – Боско все так же глядит прямо в глаза Джунипер. – Что скрывают эти люди, с виду равные нам, такие же, как мы. Я сталкиваюсь с этим ежедневно.
– Что Ангелина сделала? – повторяю я вопрос.
– Скорее всего, вам известно, что Ангелина несколько месяцев назад выехала за рубеж, сопровождая свою мать: ее мать совершила эвтаназию, что в нашей стране запрещено законом.
– Но она поехала с матерью по ее просьбе – в другую страну, где это разрешено, – перечит Джунипер. – Это не преступление.
– И Трибунал рассматривает не предусмотренные законом преступления, а характер человека. Мы полагаем, что, приняв такое решение – выехав в другую страну, чтобы обойти запрет, – она обнаружила свой порок. Если бы органам власти было заранее известно ее намерение, они бы нашли способ ему воспрепятствовать.
Снова за столом молчание, пока мы пытаемся переварить услышанное. Я знала, что мать Ангелины много лет тяжело и безнадежно болела. Причины ее смерти я не знала, но на похоронах мы присутствовали всей семьей.
– Трибунал, разумеется, не принимает во внимание какие-либо религиозные убеждения, – продолжил Боско, видимо почувствовав, что не сумел нас убедить. – Мы всего лишь оцениваем характер человека. И, поскольку мы строго следуем государственному учению о святости жизни, позволив Ангелине Тиндер как ни в чем не бывало вернуться в страну после того, что она сделала, Трибунал узаконил бы такой выход из страдания и боли. Вопрос о том, в какой стране это было осуществлено и подпадает ли это под действие уголовного закона, к делу не относится. Мы должны разобраться в ее характере.
Джунипер вместо ответа фыркнула.
Да что с ней такое? Вот эту ее манеру я терпеть не могу. Все считают, будто мы с ней чуть ли не близнецы – пусть она на одиннадцать месяцев старше, внешне мы очень похожи. Но кто с нами близко знаком, того не проведешь: стоит Джунипер открыть рот, и она себя выдаст. В дедушку уродилась: никогда не может вовремя заткнуться.
– Тебе было известно, что Ангелина Тиндер спланировала поездку с целью убить свою мать? – Боско подался вперед, локти на столе, в упор смотрит на Джунипер.
– Разумеется, она ничего не знала, – вмешалась мама шепотом, и я почувствовала, что с ее губ рвется крик.
Джунипер уставилась на свою так и нетронутую тарелку с закусками, и я мысленно приказала ей остановиться, сидеть тихо. Это не смешно и даже не курьезно. За этим столом сидят люди, которых я люблю, а сердце оглушительно бьется, как будто нам грозит какая-то беда.
– Ангелину заклеймят? – спрашиваю я. Еще не отошла от шока: получается, среди моих знакомых будет Заклейменный, человек прямо с нашей улицы.
– Если в День Именования ее сочтут виновной, то да, она получит Клеймо, – ответил Боско и добавил, обращаясь к маме: – Постараюсь, чтобы об этой истории не прослышали газетчики – ради Боба, разумеется, – это будет нетрудно, поскольку журналисты только и пишут, что о Джимми Чайлде, до Заклейменной учительницы музыки никому и дела не будет.
Джимми Чайлд – знаменитый футболист, он десять лет изменял жене с ее родной сестрой, а теперь попался, и ему грозит Клеймо, а это для него катастрофа еще и потому, что он не сможет ездить на зарубежные матчи. Среди множества ограничений, которым подвергаются Заклейменные, есть и такое: у них отбирают паспорта.
– Конечно же Боб оценит такую заботу, – говорит мама. Так легко, так ровно говорит, что я понимаю: чувствует она себя очень неловко, и каждое слово ей самой кажется ходульным.
– Надеюсь, – кивает Боско. – Очень на это надеюсь.
– Куда ей поставят Клеймо? – Я не в силах отделаться от этой мысли и не понимаю, почему остальные не задают вопросов. То есть Джунипер-то задает, но это не столько вопросы, сколько обвинения.
– Селестина! – резко обрывает меня мама. – Вряд ли уместно обсуждать…
– На правую ладонь, – отвечает Боско.
– Обокрала общество? – уточняю я.
– Вот именно. И каждый раз, когда она протянет руку, чтобы поздороваться, все увидят, кто она есть.
– Если ее заклеймят. Человек не виновен, пока не вынесен приговор, – отважно напоминает судье Джунипер.
Но мы все знаем: шансов у Ангелины Тиндер нет. Каждый, кто предстает перед Трибуналом, признается виновным: не будь он виновен, его бы и не арестовали. В отличие от Джунипер, я с правилами не спорю. Существуют определенные границы, в том числе моральные, Ангелина их переступила. Но я никак не могу смириться с мыслью, что среди моих знакомых будет женщина с Клеймом, что я сидела в ее доме, рядом с ней за пианино, и она касалась клавиш, а потом их касалась я. Мне хочется немедленно вымыть руки. Я пытаюсь припомнить последние наши разговоры или более ранние: не проявлялся ли какой-то изъян в ее характере? А как насчет ее дочери Колин? Смогу ли я, как прежде, болтать с ней в школе? Лучше, наверное, не стоит. Но и это решение не кажется правильным. Противоречия раздирают меня.