Что еще хуже, именно этим вечером папа решил, что наступил момент для того разговора, на котором настаивала Ронда. Деррик сидел у себя в комнате, пытаясь сосредоточиться на докладе по цивилизации Запада, который он делал с Эмили Джой Холл, когда туда вошел Дэйв Мэтисон. Он прокашлялся с выражением «Я – отец», и Деррик понял, что сейчас произойдет.
Дэйв сел на его кровать. Деррик повернулся к нему от стола. Дэйв хмуро смотрел на собственные башмаки. Он наконец сказал:
– Девушки, сын.
Деррик на это ответил:
– Я знаю, к чему все это ведет.
– Да? К чему же?
– Мама тревожится из-за нас с Кортни. Но ничего не происходит.
Вид у Дэйва Мэтисона был скептический – и можно ли было его винить? Дэйв знал о папином прошлом: он женился в девятнадцать по той единственной причине, по которой парень в его возрасте женится. «Самый глупый мой поступок» – так Дэйв обычно это характеризовал. После чего всегда добавлял: «Нет, был еще один еще более глупый» – на тот случай, если Деррик еще не все понял.
Деррик продолжил. Он решил, что разумнее всего рассказать папе об Обете и молитвенном обществе. Дэйв Мэтисон слушал его так же, как всегда: сидя на краю кровати Деррика и не сводя глаз с его лица – но это вовсе не означало, что его впечатлило услышанное. Когда Деррик закончил, он высказал это достаточно прямо.
Его отец сказал:
– Обеты обычно мало что значат, когда жар разгорится, сын. Можно надавать кучу обетов, только ничего этим не заканчивается.
– На этот раз заканчивается, – заверил его Деррик. – Для нее это действительно серьезно.
И в доказательство этого он рассказал отцу о том, что произошло на молитвенном собрании этим днем.
Папа спросил:
– И как ты к этому относишься?
– К собранию или к тому, что она все это сказала?
– И к тому, и к другому.
– Погано. То есть я же все равно не из тех, кто молится. Но, наверное… По крайней мере, она старается…
– Старается сделать что?
– Ну, ты понял. Не делать этого. Но, кажется, я и сам не хочу. Хоть и не понимаю, почему.
– Это как-то связано с Беккой Кинг?
Деррик покачал головой:
– С ней было иначе. То есть все было не настолько… Все шло не так стремительно, как с Кортни. Не знаю, папа. Может, оно вообще не шло.
Дэйв кивнул и сказал:
– Иногда трудно понять, что настоящее, а что – нет.
– Это точно, – согласился Дэйв.
Вот только Кортни казалась очень настоящей – каждый чувственный сантиметр ее тела.
Дэйв почему-то перевел взгляд с Деррика на его кресло. Помня, что в нем, Деррик напрягся. Однако Дэйв ничего не сказал про старый бобовый пуф, а когда наконец поднял взгляд, то проговорил:
– В любом случае я хотел бы, чтобы ты был осторожен. И речь идет не просто о презервативах. Понимаешь? Я говорю о том, чтобы ты видел что-то помимо одной этой минуты. Этому научиться труднее всего.
Он встал с кровати и шлепнул себя по бедрам. А потом он поднял пуф – и Деррик окаменел.
– Боже! – сказал Дэйв Мэтисон. – Этой штуке уже сто лет. Не хочешь новый? Или, может, шезлонг или что-то поудобнее?
С трудом ворочая языком, Деррик ответил:
– Не-а, я люблю старые вещи. Люблю то, у чего есть история.
– Ну, – отозвался Дэйв, – к этому старью это точно относится.
Дэйв бросил пуф на пол. Он приземлился так, что клейкая лента оказалась наверху. Деррику эта заплата показалась похожей на огромный крест. А крестом, конечно, всегда помечали «то самое место».
Бекка не разрешила себе думать про Деррика и Кортни Бейкер. Она сказала себе, что в этом нет никакого смысла. Они были явно очень недовольны друг другом, когда выскочили из класса, где проходило молитвенное собрание, и она не могла этого не заметить, но сейчас у нее были заботы поважнее крайне слабой вероятности, что Деррик внезапно решит снова стать Дерриком.
И потом, ей надо было думать про Тода Шумана. Больше того – ей приходилось думать про его шепотки. Они говорили ей о том, что он намерен перевалить на нее весь доклад по цивилизации Запада. «Заставлю ее сделать… пусть сделает… перед всем классом… зациклилась на каких-то глупостях» – все это иллюстрировало его хитроумный план, однако она не собиралась этого допускать.
– Усвой наконец, что я одна все делать не собираюсь, – сказала она ему.
Он ответил:
– Тогда ты усвой, что не все на свете знаешь о том, как надо делать доклады.
Что сказало ей только о его непрошибаемом упрямстве.
Помимо прочего, оказалось, что Айвор Торндайк желает, чтобы она немедленно начала учиться дайвингу. Чтобы это устроить, он оторвал ее от наведения порядка в курятнике и запихнул в свой грузовик сразу же после того, как она согласилась стать его шпионом в акваланге. По его словам, он намерен был познакомить ее с Чадом Педерсоном, которому предстояло стать ее инструктором. Чад намеревался подучить ее, прежде чем объединять со своей второй ученицей.
Однако когда они приехали в Лэнгли, на двери станции оказалась табличка «Буду позже». При виде нее Айвор выругался и сказал:
– Этот чертов дурень обещал, что встретит нас здесь!
Он осмотрел пристань – и Бекка последовала его примеру, пытаясь увидеть, у кого это хватило дури выбраться туда в такой холод и морось.
Айвор прищурился, вглядываясь в пролив, и, похоже, что-то увидел. Он вернулся к грузовику и достал оттуда бинокль.
– Какого?.. – сказал он, когда в его поле зрения оказалось далекое судно, взявшее курс на Сэнди-пойнт.
Он вручил бинокль Бекке и попросил:
– Скажи мне, кого ты видишь на этой яхте, Бекс. Зрение у меня уже не то.
Она отыскала судно на воде. Там оказалось два человека, мужчина и женщина. Насколько она могла разобрать, шли они быстро. Волнение было довольно сильным, но, похоже, они не собирались обращать на это внимание.
Бекка мало что смогла сказать об этой паре, хоть и сообщила Айвору, что у женщины рыжие волосы, а яхта приписана к Порт-Анджелесу. Однако этого Айвору хватило: за его шепотками «вот дьявол… неужели они?..» последовал приказ:
– Пошли! Едем!
Он сказал это яростно и явно не имел в виду «едем домой»: забрав из грузовика ключи и плотную куртку, он рысцой побежал к причалам.
Бекка постаралась не отстать. Они пробежали вдоль верфи, протопали по металлическому трапу и припустили вдоль причала. В какой-то момент Айвор прыгнул на рыбацкий катер и сказал: