– Да? Эй, а ты поступала со мной справедливо?
– Извини. Извини. Я пытаюсь сказать, что мы могли поехать и дальше. Я хотела, и Сет меня отвез бы, но там были бы тонны мусора и отбросов, и к тому времени, когда мы туда добрались бы, бульдозеры все равно все засыпали бы.
Тут Деррик посмотрел на нее. До этого он смотрел в сторону, на культурный центр, где плакат возвещал о спектакле местной труппы: они собирались играть «Сирано де Бержерака». Это напомнило Бекке про клип «Роксана» и городе Нельсон в Британской Колумбии, где его снимали, а это, в свою очередь, напомнило о маме, которая находилась там с прошлого сентября… и почему, почему, почему она до сих пор не вернулась, чтобы забрать свою дочь Бекку отсюда, чтобы начать новую жизнь где-то, где они будут в безопасности? Она заморгала, чтобы прогнать слезы, и сказала:
– Мне очень жаль.
Она сейчас и сама не знала, перед кем извиняется: перед Дерриком, перед самой собой, перед матерью – или перед всеми сразу. И какой толк в том, что ей очень жаль из-за всего, но в особенности из-за того момента, когда она услышала шепотки отчима и узнала, что и ей самой, и ее маме угрожает опасность? Она подумала – а что, если она облажалась так же сильно, как и в случае с Дерриком и его письмами сестре? Не станет ли это последней каплей протухшей воды?
Деррик сказал:
– Ага.
Это не было согласием. Это было концом всему. Он отвернулся и снова направился к Джошу. Она проводила его взглядом: опущенная голова, руки в карманах сжаты в кулаки – и ей подумалось, что, наверное, она никогда в жизни не будет себя чувствовать более погано, чем в эту минуту. Вряд ли это вообще возможно.
Я всегда поворачиваю в ту сторону, откуда пахнет соленой водой. Наконец я оказываюсь на развилке, где ощущаю острую потребность выбрать дорогу, которая отходит вправо и начинает крутой спуск. Запах моря тут же становится резким. Я дохожу до первого поворота, а затем до следующего: вниз идет серпантин. Вдоль этой дороги деревья стоят высокие и суровые, а само покрытие скользкое от дождя.
А потом, когда дорога становится ровной и прямой, деревья прорезает проселок, засыпанный гравием. Вдали виден слабый свет. Я направляюсь туда – не потому, что хочу, а потому что должна.
Наконец передо мной раскидывается вода, остро пахнущая соленым морем. За ее широким разливом дальний берег усеян огоньками, похожими на тысячи звезд, сброшенных с неба. Берег слишком огромен, чтобы быть островом – таким, как тот, по которому я путешествовала, а оттуда плывет ярко освещенный паром.
Ближе ко мне тоже сияют огни. Их источник – дом на колесах, по стенам которого умирающими лозами карабкается ржавчина, и старый серый дом с разваливающимся крыльцом. Из труб обоих зданий вверх уходят спирали дыма. Его запах почти перебивает аромат морского прибоя.
Я иду к краю воды. Мои ступни проваливаются в песок, и я подхожу ближе, пока вода не начинает трогать пальцы моих ног. Тогда я отскакиваю обратно. Я смотрю, я наблюдаю. Но видеть нечего. Пока…
Поверхность воды взрезает плавник. Потом – еще один. Потом третий. Все они огромные, как черный парус яхты, и я понимаю, что они для меня опасны. Слова приходят непонятно откуда: это косатки, убийцы. Я знаю, что вблизи от них мне небезопасно.
Я медленно отступаю. Я хочу спрятаться, но мой взгляд падает не на убежище, а на ромбы сетчатой ограды, за которой виден сверкающий прудик.
За оградой я обнаруживаю, что поверхность воды кипит от движения рыб. В ночи рыбы сверкают серебром, и мне хочется прикоснуться к ним и ощутить, как их гладкие тела скользят между моими пальцами. Но для этого я должна буду сунуть руку в воду, а этого я сделать не могу.
Я осматриваюсь. На ограде неподалеку от меня закреплен длинный шест с сеткой на конце. Я хватаю его и опускаю в воду. Когда я его поднимаю, в сетке кишит рыба. В лунном свете рыбы кажутся яркими и полными жизни, их тела яростно бьются, словно ищут путь из сетки, в которой я их держу.
Тут я понимаю, чего они хотят и что мне предназначено сделать. Я понимаю, почему меня привело сюда.
Я переношу сетку к краю воды за оградой и подбрасываю ее содержимое в воздух. Рыбы разлетаются, словно монетки, брошенные в фонтан. Но это живые монетки, и когда они попадают в воду, то не тонут. Вместо этого они начинают описывать круги. Один, второй – и они свободны.
Дженн пользовалась школьной беговой дорожкой, чтобы отрабатывать спринт после уроков. Из-за этого добираться домой становилось сложнее: ей приходилось пользоваться общественным автобусом вместо школьного, а потом идти от Бейлиз-корнер вниз к Позешн-пойнт, обычно под ветром и дождем. Однако школьная дорожка была в сто пятьдесят раз лучше попыток бегать либо по грунтовке у дома, либо по проезжей дороге от Позешн-пойнт. Кроме того, похоже было, что стоило ей приняться за что-то, хоть отдаленно похожее на тренировку, как появлялась Энни Тэйлор и просила Дженн о помощи.
Через несколько дней после доклада по цивилизации Запада Коротышка обнаружил ее на дорожке. Он сел на нижней скамейке единственной трибуны. Она его заметила, но останавливаться не стала. Они почти не разговаривали с того момента, когда он начал ее лапать в тот день у него дома, и она понимала, что у них в этой ситуации есть два варианта. Они могут притвориться, будто ничего не случилось – или поговорить об этом. Что до Дженн, то пока ее гораздо больше устраивал первый вариант.
И потому она игнорировала Коротышку Купера, пока не стало очевидно, что он намерен сидеть там до упора. Наконец, когда начался дождь, она поняла, что выбора у нее нет. Ей все равно придется уходить. Она пробежала к трибуне и шлепнулась на скамью рядом с ним.
– Давно пора, – проворчал он.
Он натянул на голову капюшон куртки.
– У меня скоро отбор, – отговорилась она. – Я сильно отстала от программы. Мне вечно что-то мешает.
– Вот спасибо, – сказал он.
– Я не о тебе.
Тем не менее он все равно ее раздражал.
– Вот и хорошо, потому я узнал то, что тебе интересно.
– Насчет чего?
– Ну, ты даешь, Дженн! В чем вообще дело? Ты что – мной пользуешься, когда тебе надо?
Вот они и подошли к тому, о чем она говорить не хотела. Она сказала:
– Ты разозлился из-за сиськи?
– Нет, я не злюсь из-за сиськи. Эта сиська твоя. Можешь разрешить ее трогать, кому захочешь. Любому встречному-поперечному. Меня это не волнует.
– Так уж и не волнует?
Он ладонью отбросил челку со лба.
– Ладно. Волнует. Мне казалось, что и тебя тоже.
– И меня, – призналась она. Вот только проблема была в том, что она не могла понять, как именно. И почему. Или даже волнует ли вообще. Это ощущалось, как обман, хотя обманом и не было. Однако и правды она не знала. – Короче…