Но Соня… Нет, Соня явно не тот случай. Если она и холодна в постели, то разве что только со своим мужем… Это хрупкое тело, создающее впечатление бесплотности (хотя оно обладало всеми положенными округлостями), от которого просто исходит аромат эротизма; это сочетание детскости и утонченной манерности, впечатление потаенной посвященности в изыски секса… Или даже разврата…
«Уф, – сказал вслух Максим, увидев себя в зеркале, – хватит!»
Он взял блокнот, взглянув на часы – к восьми он должен быть у Вадима. Максим ему обещал прикинуть, как можно развить исторический аспект «русского наследства», но он так и не придумал, с какого конца за него взяться. Нужны какие-то исторические материалы, но где их искать? Надо снова идти в библиотеку и сидеть там часами.
Максим, задумавшись, грыз ручку и смотрел в окно. Забавно, в кино это штамп, а на самом деле ручки грызет в задумчивости, наверное, добрая половина человечества…
Почему императрица подарила этот столик его прапрабабке? Она была фрейлиной при императрице, но этого разве достаточно? Что могло подтолкнуть Екатерину к такому жесту? Щедра она была на подарки своим приближенным или его достойная прапрабабушка заслужила чем-то этот знак царственного внимания? Тогда чем? В чем услужила? Царица, как утверждают, имела слабость к мужеску полу…
Обрывки чего-то когда-то читанного завозились в его мозгу, мешаясь с фантазиями. Максим растянулся на кровати и закрыл глаза, дав волю своему разгоряченному воображению…
…Екатерина смотрела на себя в зеркало, опершись обнаженными локтями на туалетный столик, недавно подаренный ей. Столик в итальянском стиле, изящный, на легких оленьих ножках, с резьбой и инкрустациями, с ящичками и секретерчиками. Но не столик ее интересовал. Она понимала, что эта красивая вещь заказана специально для нее, и оценила этот знак внимания, но к красивым вещам она была равнодушна. Императрицу интересовало ее собственное отражение. Она смотрела на свое лицо, подпертое круглыми белыми руками так, что двойной подбородок образовал некрасивую складку. «Старею, – подумала она. – Уже состарилась, вернее».
Она знала, что этот столик – не просто знак внимания. Это призыв и предложение. Мужчины, который знал, что она неравнодушна к мужчинам. Мужчины, который чувствовал, что ее последняя страсть исчерпывает себя и приближается к развязке. Еще ее ум не пришел к окончательному выводу, еще ее уста не высказали решения, но сердце ее, уязвленное мелкими предательствами и плохо скрытым охлаждением ее фаворита, было уже пусто и холодно. Свободно. Он это чувствовал и искал возможности первым занять образовавшуюся пустоту…
Не в сердце женщины, конечно, она же не дурища, понимает это – в сердце царицы. Могло ли разве кого-то и впрямь волновать – если сказать по чести? – ее немолодое тело, чересчур располневшее и обрюзгшее? Дело ясное, хочет к трону приблизиться. Но устоять она не могла, хотя и все понимала, и теперь ждала его с минуты на минуту на ночное свидание. Уж больно хотелось услышать слова восхищения и признания, лесть и наглое вранье о том, как она прекрасна, прекраснее всех женщин на свете…
Он вошел в ее спальню через потайную дверь. Постоял на пороге, ожидая – знака, что ли, с ее стороны? Екатерина не стала делать знаков ободрения. Пусть сам… Она любила мужчин властных, незастенчивых.
Приблизился. Она видела его позади себя в зеркале. Чуть склонившись, он дышал ей в шею, бледный, с блестящими глазами, и, смелея, начал бормотать что-то о невероятной любви и бессонных ночах в грезах о ней. Она смотрела в его наглые серые глаза и думала: врет, сволочь. Но как красив… Какие руки сильные, какие плечи в сажень, как сладко пахло мужским телом, терпким потом… Она благосклонно развернула свое царственное маленькое ушко в его сторону и опустила глаза.
Он встал на колено, теребил и мучил ее полную белую ручку с синими отеками вен, обильно смачивая ее поцелуями, раскрывая свои крупные чувственные губы и впиваясь в ее кожу самой их влажной срединкой, поднимаясь все выше к локтю, под рукав. Этого она уже вынести не могла. Грудь ее заходила, и императрица сказала тяжело:
– Что на коленях-то мучиться, встань…
…Он вошел в ее белую буйную плоть и удивился приятно: там, внутри, было хорошо. Если бы не видеть этого тела – так даже и неожиданно прекрасно.
И он закрыл глаза.
Она тоже закрыла глаза. Чтобы не видеть в зеркале вываливающихся из корсажа своих больших жидких грудей, двойного подбородка, обвислых щек. Чтобы не думать о возрасте и о то м, что он, конечно, брешет про любовь. Чтобы отдаться своей страсти и лживой грезе без помех.
Столик трясся и ходил под толстыми руками императрицы, которая опиралась на него, налегая всей своей тяжестью, к которой добавлялась настигавшая ее равномерными толчками тяжесть мужчины. Лишь только два шумных дыхания нарушали ночную тишину, и руки Екатерины слабели, голова ее начала плыть в сладком обмороке, и она уже хотела было сделать жест, указующий ее ночному гостю путь к постели, как вдруг../
Как вдруг в дверь едва постучали условленным стуком. Императрица долго, слишком долго переводила дыхание, чтоб ответить, – и не успела. Дверь отворилась, и ее фрейлина, держа в руках свернутый лист бумаги, сделала шаг в спальню. Тут же и замерла на пороге как вкопанная – императрица увидела в зеркале ее побелевшее и вытянувшееся лицо, – и дверь снова быстро закрылась, словно никого и не было.
…Он покинул спальню на рассвете, через ту же потайную дверь, довольный и уже уверенный в предстоящем взлете своей карьеры.
Утром императрица вызвала фрейлину к себе. Та явилась, бледная от страха и от бессонной ночи, проведенной в ожидании своей участи.
– Войди, – мягко заговорила государыня. – Чего трясешься? – сыто улыбаясь, сказала она. – Чего страшного видела?
– Нет… Не видела ничего… страшного…
– А испугалась тогда чего? Тебе, может, черт ночью приснился?
– Верно… приснился… – непослушными губами пробормотала фрейлина. Ее била крупная, заметная глазу дрожь.
– Вот я и говорю: черт тебе приснился, – кивнула в заключение Екатерина.
Фрейлина смотрела как заколдованная на то место, где ей вчера вечером «черт» – или, точнее, черт знает что привиделось.
– Чего смотришь? – со скрытым смешком продолжала императрица. – Столик нравится?
– Нравится… Да, очень нравится… Красивый такой столик, замечательный… – лихорадочно искала слова фрейлина. – Очень необыкновенно прекрасный…
– Ну, не боись, ишь как тебя прознобило! Я тебе подарю его, хочешь? Уж коли так тебе столик разонравился… Если будешь себя хорошо вести – подарю…
Максим вдруг понял, что он уже погрузился в легкий сон и грезит.
Правда ли вообще то, что этот столик был подарен Екатериной его прапрабабке? Или семейная легенда? Как узнать? Где искать для Вадима анекдоты, из какой булки наковырять ему «изюминок» для сценария?