— Вам незачем знать подробности, – рассеянно ответил капитан Омельченко. – Значит, вы подтверждаете, что человек, изображённый на фотографиях, и некто Громов – это одно и то же лицо?
–
Да, это без сомнений он. Но я не понимаю смысла в таком интересе, – нахмурился Смелов. – Громов – это настоящий командир, без всяких сомнений. Это он всё организовал, по крайней мере вначале. И спланировал тоже всё он, у меня есть достаточно свидетелей. Девять дней назад мы расстались, однако, когда ко мне перешло командование подразделениями, я без сомнений начал действовать по утверждённому им плану, и как вы уже знаете, треть Киевской области под нашим контролем. Сейчас мы приостановили захват территорий и начали укрепляться на границах, используя для этого реки. Только наши разведывательные подразделения, усиленные недавно созданными мотострелковыми взводами и ротами, углубились в территории противника для освобождения лагерей военнопленных и уничтожения гарнизонов. Да что говорить, у меня восемь дней назад под командованием было едва шестьсот человек, сейчас восемнадцать тысяч! Вы понимаете, как трудно командовать вчерашнему начальнику штаба батальона фактически корпусом? Да, мы ко всему прочему освободили лагерь, где содержались командиры, треть уже вывезены самолётами на Большую землю, но часть у меня в штабе. Да что говорить, начальник штаба у меня подполковник, а зам полковник. Я понимаю, что не по Сеньке шапка, и скоро передам командование более компетентному в этих вопросах командиру. День–два, не больше, но сейчас я продолжаю следовать плану Громова, и посмотрите на результат! Два полка охранной дивизии и подразделения усиления разгромлены три дня назад с использованием методов засад и дезинформации, один откатывается к Киеву, вопя о помощи. Как мне доложила разведка, в Киеве с эшелонов снимаются два следовавших к фронту батальона, один из них моторизованный, и артиллерийская часть. Это ли не помощь фронту? А операция, что была вчера проведена с использованием артиллерийской группировки партизанского корпуса? Мы пушками разнесли три эшелона, два шедших к Киеву, соответственно, к фронту и один в сторону Польши. Уничтожен один эшелон с боеприпасами и ещё один с личным составом танкового батальона. Также было уничтожено пять бронемашин, четыре захвачено и снято с платформ вместе с боезапасом. Наша рота усилилась на восемнадцать бронемашин и переформировывается в танковый батальон. И это всё за девять дней! Всё по плану Громова, или кто он у вас там на самом деле? Я не знаю, кто он, но такое спланировать мог только наш. Уж поверьте мне. Мы работали как бешеные без сна и отдыха, но сделали всё, что могли. Результаты вы видите. Думаете, мы по своему решению так работали? Нет. Командир сказал, каждая минуту на вес золота, что успеете сделать сейчас, во сто раз окупится в будущем. Торопитесь начать – потом спокойно заканчивайте. Вот что он сказал.
Капитан Омельченко, как и двое других присутствующих сотрудников ГБ, внимательно выслушали горячую речь командира недавно организованного партизанского корпуса, сформированного из окруженцев, которые продолжали пополнять корпус, а также основной состав был набран из лагерей военнопленных. Они молчали, но слушали действительно очень и очень внимательно.
— Хорошо, мы вас поняли. Ответьте ещё на один вопрос.
— Я слушаю, – немного успокоившись, кивнул Смелов.
— Вы уверены, что он ушёл в сторону Белоруссии?
— Да, наши разведчики сопровождали командира около десяти километров, пока он их не обнаружил и не приказал возвращаться. Но уходил он действительно в сторону Гомельской области.
— Перечислите, что у него было с собой? Что он взял? – Два коня, командир верхом двигается, на одном вещи сложены. Продовольствия на три недели. Форма у него наша, командира Красной Армии, но ещё немецкая форма есть, в тюках на заводной лошади. Оружие: два пистолета, снайперская винтовка. Десяток гранат… ну, всё вроде. Остальная амуниция стандартная, котелок, пара фляжек, бинокль.
— Ножи? – негромко спросил Омельченко.
— Кстати да, Громов уж больно холодное оружие уважает. Как ребёнок радовался, когда на одном из складов нашёл штык к своей винтовке. Да и у него их много, три ножа на себе носит, постоянно то одним, то другим играет, в руках крутит. Он всё говорил, что привыкает. Бросает часто, очень хорошо бросает, точно.
— Ясно, спасибо за помощь. Можете идти… И позовите капитана Семёнова. Пусть зайдёт минут через десять.
— Хорошо, – кивнул от двери Смелов.
Как только Смелов вышел, Омельченко откинулся на спинку стула и, с некоторой озадаченностью посмотрев на других сотрудников, сказал:
— Уже шестого допрашиваем, а они как заведённые твердят, что некто Громов и наш Фролов – это одно и то же лицо. Судя по рассказам, всё в Громове действительно выдаёт Фролова, привычки, жесты, умение повести за собой людей… Вот как такое может быть?!
— А может?!.. – начал было один из сотрудников, но был прерван поморщившимся капитаном:
— Не может. Я лично следил, как его хоронили со всеми воинскими почестями, даже ком земли бросил на могилу. У меня два его магазина от «ТТ» хранятся, как память. Он умер, он умер у меня на руках. Однако все присутствующие, включая капитана Самакаева, утверждают, что Громов – это Фролов… И этот ножи любит. Мистика какая‑то…
Молчавший до этого сотрудник поднял голову и, посмотрев на Омельченко, спросил:
— А вы помните, где его могила?
— Конечно… – сказал капитан и осёкся.
— У нас есть только одна возможность проверить, кто действовал под личиной Громова.
— Да. Только одна, – согласился капитан. – Как вы понимаете, товарищ нарком лично заинтересован в этих сведениях, значит, через два часа выезжаем. Олег, обеспечь нас транспортом и охраной. Сто пятьдесят километров, могила Фролова находится вне партизанского края.
— Хорошо, – кивнул сотрудник, что подал идею о могиле.
Через минуту в кабинет прошёл капитан Семёнов и, повторив действия Смелова с автоматом, сел за стол к Омельченко. Продолжился допрос свидетелей. Тех, кто последними видел некоего Громова, так странно походившего на посмертно награждённого Золотой Звездой Героя Советского Союза старшего лейтенанта Фролова.
* * *
Похлопал по шее всхрапнувшего коня, тому не нравился запах, что витал в воздухе. Воняло горелым металлом, бензином и жжёной резиной. Чуть–чуть примешивался запах горелой изоляции и ещё чего‑то, что я никак не мог определить. В общем, в воздухе носились запахи пожара.
После того как покинул формирующуюся мех–группу, я сделал крюк и, пройдя между Житомиром и Новоград–Волынском, вышел к Виннице. Сейчас я находился в тридцати километрах от неё. Я особо не торопился, двигаться старался в основном по ночам, изредка захватывая и световой день, поэтому не был обнаружен ни немцами, ни полицаями.
Пока длился этот мой десятидневный тур по оккупированным территориям, я больше раздумывал о возможной реакции Ставки на сообщение обо мне. Людей они точно пришлют, скорее всего, даже тех, кто меня видел и знает лично. Из всех кандидатур, которые я мысленно перебрал, этим требованиям отвечал только один. Это был командир группы осназа, фамилии его не помню, ранен был, но то, что капитан, это точно. Если он жив, то пошлют, скорее всего, его.