В марте 1919-го по аналогичным причинам забастовали рабочие Астрахани. Их митинг был оцеплен войсками, которые открыли пулеметный огонь и стали забрасывать забастовщиков гранатами. По городу покатились аресты, а Троцкий прислал приказ «расправиться беспощадно». Приказ был выполнен. Расстрелянных едва успевали возить на кладбище. А для арестованных не хватало тюрем, их размещали на баржах и пароходах. Многих там же и убивали, топили с камнем на шее. На пароходе «Гоголь» в одну ночь было утоплено 180 человек. Потом спохватились, что истребляют один «пролетариат», и для выправления классовой картины взялись за «буржуев». Облавы и экзекуции обрушились на богатые кварталы. Вакханалия продолжалась до конца апреля, и истреблено было около 4 тыс. человек [103].
Продолжался геноцид казаков. Троцкий в приказе № 100 от 25.05.1919 г. писал: «Солдаты, командиры и комиссары карательных войск!.. Гнезда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены. Никакой пощады к станицам, которые будут оказывать сопротивление…» Впрочем, и Ленин слал соответствующие телеграммы, возмущаясь тем, что подавление затягивается. Требовал принять «самые энергичные и решительные меры», направлял дополнительные силы чекистов, курсантов. А Луначарскому указывал: «Двиньте энергичное массовое переселение на Дон из неземледельческих мест» [93]. И подавляли жесточайше. Каратели оставляли за собой пустыню. Специальные отряды факельщиков жгли хутора и станицы, население истреблялось. Но и казаки сопротивлялись отчаянно. А отвлечение войск на подавление Вешенского восстания ослабило фронт. Части Деникина прорвали его и соединились с повстанцами, что коренным образом изменило всю обстановку на Юге.
Советская республика увязла в гражданской войне, отбивая натиск то на одном, то на другом фронте. Но и внутреннее ее положение становилось все более напряженным. Система продразверстки буксовала, и тем не менее ее упрямо продолжали проводить в жизнь. В результате усиливался голод. В апреле 1919 г. в Москве по «рабочей», т. е. самой обеспечиваемой карточке, полагалось на день 216 г хлеба, 64 г мяса, 26 г постного масла, 200 г картошки. В июне — 124 г хлеба, 12 г мяса, 12 г постного масла. Если и это отоваривалось. А уж карточки низших категорий — иждивенческие, детские и т. п., не отоваривались никогда, их владельцам предоставлялось выкручиваться как угодно или умирать с голоду. И по всей стране наблюдалась общая закономерность — в городах, где еще недавно царило изобилие, после прихода красных прикрывалась торговля, печатались карточки. И начинался голод. В Киеве после полугодичного советского владычества взрослая женщина обнаружила, что весит 39 кг.
Не отменялась и всеобщая трудовая повинность. По проектам Ларина, работать должны были все. Но в большинстве городов трудиться было уже негде — предприятия стояли, рабочие перебивались кустарными промыслами. Зато «трудовую повинность» использовали для очередных унижений «буржуазии». Практиковалась мобилизация женщин из семей интеллигенции для мытья казарм и советских учреждений. В Крыму людей хватали на улицах и направляли разгружать вагоны под палкой надсмотрщиков (в прямом смысле слова). В Симферополе празднично одетых гимназисток согнали в день Пасхи и заставили чистить солдатские сортиры. Продолжались и реквизиции — в каждом городе, где устанавливалась советская власть, проводились планомерные обыски с изъятием «излишков» продовольствия, одежды, денег, конфискацией драгоценностей.
Был предпринят и новый виток в борьбе с Православием. Прошла целая серия «разоблачительных» вскрытий святых мощей — на Севере, в Тамбове, а 11 апреля 1919 г. были принародно вскрыты мощи св. преподобного Сергия Радонежского, дабы показать их «тленность». Этот кощунственный акт снимался на кинопленку, а непосредственное руководство осуществлял секретарь МК РКП (б) Загорский, тот самый, чье имя потом носил Сергиев Посад. Он писал: «По указанию В. И. Ленина как можно быстрее сделать фильм о вскрытии мощей Сергия Радонежского и показать его по всей Москве». 1 мая 1919 г. Ленин подписал постановление № 13666–2 «О борьбе с попами и религией» [54]. Уж конечно, те, кто регистрировал постановление, не случайно дали ему такой номер. Темных оккультистов в советском руководстве хватало и без Свердлова.
Одним из них был, например, палач Питера и Туркестана Бокий. По свидетельству чекиста Г. Агабекова, именно он внедрил среди исполнителей приговоров жуткий обычай — пить человеческую кровь [2]. И «традиция» нашла своих приверженцев, стала считаться особым «изыском». Видный московский чекист Эйдук без особых комплексов рассказывал своему знакомому, гражданину Латвии Г. А. Соломону, что кровь «полирует» [103]. А харьковский палач Иванович признавался: «Бывало, раньше совесть во мне заговорит, да теперь прошло — научил товарищ стакан крови человеческой выпить: выпил — сердце каменным стало» [12]. Словом, требовалось сознательно погубить свою душу, перешагнуть порог всего человеческого.
Вовлечение людей в новую «систему ценностей», подавление традиционного русского сознания и христианской морали достигались и другими способами. Так, в Киеве комиссарша Нестеренко заставляла солдат насиловать женщин и девочек в своем присутствии. Ослушание красноармейца могло стоить ему жизни. Расстрельным командам выдавались спирт, наркотики, разрешалось поживиться вещами казненных. Этими поощрениями к участию в расстрелах старались привлечь как можно больше солдат [85]. «Успехи» на данном поприще всячески поощрялись. Молоденький чекист Яковлев, сын священника, расстрелял собственного отца — тут же получил повышение, а впоследствии стал заместителем наркома внутренних дел Украины. Да, изверги оказывались востребованными. Они получали власть, безнаказанность, возможность удовлетворять любые свои наклонности. И становились «шестеренками» в гигантской машине уничтожения, которую монтировали по всей стране.
Много свидетельств сохранилось о том, что творилось в Киеве [49, 52, 56, 95,103]. Здесь угнездилось 16 карательных учреждений! Всеукраинская ЧК, губернская ЧК, уездная ЧК, Лукьяновская тюрьма, концлагерь, особый отдел 12-й армии и т. д. Действовали эти мясорубки независимо друг от друга, так что человек, чудом вырвавшийся из одной, мог сразу попасть в другую. Главные из них компактно расположились в Липках — квартале богатых особняков, здесь же жили чекистские руководители, и, согласно докладу Российского комитета Красного Креста в международный комитет в Женеве, «эти дома, окруженные садами, да и весь квартал кругом них превратились под властью большевиков в царство ужаса и смерти»[52].
В этом «царстве» были представлены самые разнообразные типы палачей. ВУЧК возглавлял М. И. Лацис (Я. Ф. Судрабс). Внешне благообразный, всегда вежливый, он был «палачом-теоретиком», считал себя крупным ученым. Писал «научные труды» со статистикой, таблицами, графиками и диаграммами, исследующими распределение казней по полу и возрасту жертв, их социальному составу, подгонял свои выкладки под фундаментальные теории марксизма. При этом употреблял термин не «убить» или «казнить» — а «упразднить». А для публикации подобных работ издавал журнал «Красный Меч».
ГубЧК и концлагерь возглавлял Угаров, «палач-организатор». Он одним из первых придумывал и внедрял лагерные порядки — формы отчетности, режим содержания, распорядок дня, введение номеров вместо фамилий, деление заключенных на категории (первая — смертники, вторая — заложники, третья — просто заключенные). Племянник Лациса Парапутц был палачом-грабителем, наживаясь на вещах казненных. Бывший матрос Асмолов представлял собой тип «идейного палача», истреблял людей с твердой уверенностью, что строит светлое будущее. Палач Сорокин любил демонстрировать «крестьянскую натуру», приговоренных забивал равнодушно, как скот, в разговорах подчеркивал тяжесть и «неблагодарность» своего «труда». Многие убийцы были из уголовников — Терехов, супруги Глейзер. Но самым крайним садизмом отличались палачи-женщины, Роза Шварц и «товарищ Вера». Убивали свои жертвы с изощренной жестокостью, выкалывали или выжигали папиросой глаза, загоняли гвозди под ногти. Особенно измывались над теми, на ком обнаруживали нательный крест. Таким вырезали или выжигали кресты на лбу, на груди, заставляли умирать тяжело и медленно.