Но там, куда приходили большевики, начинались кровавые ужасы. И в основном-то уничтожались люди, не имевшие никакого отношения к белогвардейцам. В Глухове перебили гимназистов и гимназисток. Когда армия Муравьева подступила к Киеву, Центральная Рада уже бежала без боя. Но красные части устроили городу жуткую бомбардировку, несколько дней засыпая его снарядами. А потом, войдя в Киев, уничтожили 2 тыс. человек. Офицеров вызвали в театр для «проверки документов», там же перестреляли и перерубили. Хватали на улицах и расстреливали «подозрительных» или тех, кто предъявил документы украинского правительства. Бойнями ознаменовалось взятие красными частями Оренбурга, Астрахани. В Петрограде, к которому гражданская война еще ни коим боком не приближалась, Моисей Урицкий уничтожил около 5 тыс. человек. И любил сам смотреть расстрелы. Окно его кабинета выходило во двор ЧК, и он не упускал случая понаблюдать, как там умерщвляют людей.
После захвата Ростова отрядами Сиверса арестовывали офицеров, «буржуев», гимназистов и семинаристов 14–16 лет, вели к городскому собору, раздевали до кальсон и расстреливали, оставляя трупы валяться у всех на виду. В Новочеркасске и по донским станицам казнили 2 тыс. человек. Как уже отмечалось, большинство казаков на начальном этапе гражданской войны сохраняло нейтралитет, а многие приняли сторону советской власти, что и обеспечило ее победы. Но комиссаров, присланных из центра, даже «казачий большевизм» не устраивал. Красным казачьим командирам не доверяли, заменяли их другими. Поощрялись бесчинства красногвардейцев. Сами казачьи войска были объявлены упраздненными. Катились «реквизиции» с грабежами, репрессии против «богатых».
Повсеместно обрушились удары и на священников. В Севастополе был убит пастырь военно-морского ведомства о. Михаил (Чефранов). В Киеве — митрополит Владимир. В Переславле-Залесском расстреляли священника о. Константина (Снятиновского), в Елабуге — протоиерея Павла Дернова с тремя сыновьями. В погосте Гнездово под Вышним Волочком грабили церковь. Вступились крестьяне — 30 человек арестовали, 10 казнили. В Костроме убили 88-летнего протоиерея Алексия (Андроникова). В реке Туре утопили епископа Тобольского Гермогена. Архиепископа Пермского Андроника зарыли заживо. В Смоленске расстреляли епископа Вяземского Макария (Гневушева) и с ним 13 человек. Были убиты епископ Вольский Гермоген (Косолапов), епископ Кирилловский Варсонофий (Лебедев) [125]. На Кубани священнослужителей истребили в 22 станицах, о. Ионнну Пригоровскому в Пасхальную ночь прямо в церкви выкололи глаза, отрезали уши и нос, размозжили голову. Обращали алтари в отхожие места, упражнялись на стенах и иконах в хамском остроумии [46].
Спрашивается, кто это насаждал? Конечно, не заразившиеся большевизмом крестьяне и казаки. У них на своих священников рука не поднялась бы. Зверства и кощунства внедряли пришлые комиссары. Нет, не все злодеяния они творили собственными руками. Но они находили подходящие «кадры». В России искусственно создавалась система, которая поощряла и выдвигала извергов, отморозков, садистов. В Ессентуках отметился особым изуверством «женский карательный отряд каторжанки Маруси». В Екатеринодаре наводил ужас палач Атарбеков [103]. Тут жертв даже не расстреливали, а рубили головы или отрезали их кинжалом. В Ставрополе комендант Ашихин каждую ночь казнил «буржуев» в Юнкерском саду. Как мужчин, так и женщин заставлял ходить голыми мимо себя, осматривая со всех сторон. И ударом шашки отхватывал какую-то часть тела: ухо, грудь, руку. Потом рубил еще, отсекая другие органы. Под конец выкалывал глаза. И лишь после этого приказывал помощникам отрубить голову [56]. Таким способом он уничтожил 166 человек.
Причем даже «классовое» деление не всегда играло роль. Нищих черкесов и калмыков целиком объявили «контреволюционными» народами, поскольку они жили по своим родовым обычаям, подчинялись старейшинам и революционных лозунгов не воспринимали. Был устроен настоящий геноцид. Упомянутый Атарбеков ездил по черкесским аулам «устанавливать советскую власть» — по словам современников, «резал людей, как скот», в саклях потом находили груды человеческих внутренностей. У калмыков каратели уничтожали и оскверняли буддийские святыни, истребляли население. Подросткам резали уши, выкалывали глаза, кастрировали, женщинам после изнасилований калечили половые органы и груди — чтобы больше потомства не производили [83]. Всего было уничтожено около 50 тыс. калмыков. В эти злодеяния старались вовлечь крестьян, соблазняя их захватить калмыцкие земли, скот. Это тоже было политикой. Повязать кровью как можно больше людей, ожесточить…
Террор и бесчинства вызывали ответное сопротивление. Вспыхивали казачьи восстания на Кубани, в Сибири, создавались подпольные организации в городах. Но выступления были разрозненными и быстро подавлялись. А расправа была жестокой. При подавлении только одного из восстаний на Кубани, в Лабинском отделе, было уничтожено 770 человек. В Омске взбунтовались и забастовали рабочие. Их усмиряли «интернационалисты». Из участников беспорядков отсчитали каждого десятого и покарали вместе с семьями. Сперва обреченных подвергли публичной порке, а потом расстреляли. Как доносил английский консул Элиотт Керзону, среди казненных «были и молодые девушки, и старухи, и беременные женщины».
На Дону безобразия новой власти допекли не только казаков, но и иногородних. А когда немцы двинулись на Украину, оттуда хлынул поток удирающих красногвардейцев. Для советского правительства, разумеется, было бы логично отводить их на север. Влить в формирующуюся Красную Армию, прикрыть Центральную Россию. Нет, было сделано иначе. Против немцев оставалась лишь слабая «завеса», а отступающие отряды Троцкий направил на восток, в казачьи области. Эта саранча, озлобленная и неуправляемая, потекла на Дон. Грабя, насильничая, пожирая все на своем пути. И казаки взорвались. Восстание покатилось, охватывая станицу за станицей. Красных стали бить и изгонять. В Новочеркасске собрался Круг, избравший атаманом генерала П. Н. Краснова и провозгласивший независимое государственное образование — Всевеликое Войско Донское. С Германией Краснов предложил установить мир, воевать на два фронта казаки были не в состоянии [84].
Что ж, немцев это вполне устраивало — дальнейший распад России. Они не только готовы были признать суверенитет Дона, но сразу же наладили с ним взаимовыгодную торговлю. В Ростове была создана Доно-Германская экспертная комиссия по товарообмену. Немцы стали поставлять оружие и боеприпасы в обмен на нужное им продовольствие. И продавали-то подешевке, пуд зерна за винтовку с 30 патронами. Потому что оружие было чужое. Захваченное на русских фронтовых складах. Большевики отдали Германии склады, теперь винтовки и пушки оттуда шли белым, чтобы били большевиков, а Германия получала чистую прибыль — хлеб, сало, масло, мясо.
Краснов рассчитывал и на дипломатическую помощь. Ведь стоило только немцам нажать на большевиков, и они сразу признавали неприкосновенность Украины, Эстонии, Латвии. Атаман просил, чтобы Берлин и за Дон заступился. Обещал взамен экономические льготы, даже союз против Антанты. Но нет, с этим не вышло ничегошеньки. Ради Дона Берлин пальцем о палец не ударил. Одно дело — прибалты, самостийники, другое — казаки. Их рассматривали в общем плане Белого движения. А Людендорф, например, видел в белых «реальную угрозу будущему Германии». Идеальным он считал «взаимное истощение красных и белых» [168] — а плоды этого истощения пожнет Германия.