Даже многим политикам Антанты такое предложение показалось чрезмерным. Французский министр иностранных дел Пишон назвал его «косвенной помощью большевикам». А Черчилль, один из самых ярых врагов советской власти, настаивал, что идея конференции допустима лишь в одном случае. Если дополнить ее ультиматумом — дать большевикам 10 дней для прекращения военных действий и террора. И объявить, что только после выполнения этого требования с ними начнутся переговоры. А не выполнят — обличат сами себя и поставят вне цивилизации. Однако инициативу Черчилля заблокировал Хаус под весьма странным и расплывчатым предлогом. Указал, что «не следует принимать скороспелых решений».
Ну а в результате большевики охотно ухватились за предложение. Уже 24 января Ленин выразил согласие вступить в переговоры, а делегацию на Принцевых островах поручил возглавить Троцкому. Но Лев Давидович помнил уроки Бреста, когда немцы лихо разыгрывали карты Украины и других «самоопределившихся» частей России. Поэтому счел, что с конференцией надо немножко потянуть, успеть побольше захватить до ее начала. 4 февраля красные войска взяли Киев. И в тот же день Верховному совету Антанты была направлена нота Чичерина о готовности «вступить в немедленные переговоры на Принцевых островах или в любом другом месте со всеми союзными державами… или с любыми русскими политическими группами, как того пожелают союзные державы»[168].
Белые же правительства идеей подобной конференции были просто шокированы. Им предлагалось заседать вместе с узурпаторами и палачами мирного населения! И вместе с сепаратистами, таким образом фактически признавая их, перечеркивая тезис «единой и неделимой» России. Колчак и Деникин отказались. И тут уж западная печать стала поливать их обвинениями и настраивать против них «общественное мнение». Ведь теперь советская сторона выглядела гуманной и миролюбивой, а белогвардейцы — виновниками продолжения гражданской войны, отвергшими политическое урегулирование.
Красному террору подвергались все без исключения слои российского населения. И все же его направленность носила не случайный характер. Рабочих и крестьян давили в той мере, чтобы парализовать саму мысль о возможности противодействия, изменить народные массы, перевести в другую систему нравственных координат и превратить в бессловесных рабов. Интеллигенция уже давно набралась «прогрессивного» западничества и в значительной доле сочувствовала социалистическим идеям. Но она, тем не менее, оставалась носительницей культурных традиций народа — поэтому шла под расстрелы, чтобы «расчистить место» для переделок массового сознания. Уничтожалось духовенство, чтобы убить и вывернуть наизнанку саму православную душу русского народа.
И еще одной категорией, на которую преднамеренно нацеливалось острие террора, стало казачество. Вовсе не из-за того, что оно было «реакционной» силой, не в отместку за то, что оно подавляло революцию 1905 г. Это были лишь предлоги. Как уже отмечалось, во время гражданской войны казачество само оказалось распропагандированным и расколотым, заражалось местными разновидностями большевизма, сепаратизма, либерализма. Ведь даже Советы изначально назывались Советами рабочих, крестьянских и казачьих депутатов…
Но именно казаки были той силой, которая в свое время создавала великую Россию. Пояс казачьих областей по границам страны «скреплял» ее, препятствовал ее расчленению и распаду — и оставался стабилизирующим фактором даже несмотря на возникшие теории «казачьего сепаратизма». Казаки консервативно поддерживали свои традиции и уклад, их было практически невозможно переделать в послушное орудие «интернационалистов». Наконец, они всегда называли и считали себя «воинами Христовыми». То есть в схемы нового народа и нового государства совершенно не вписывались. Вывод следовал — уничтожить.
На Тереке геноцид начался еще осенью 1918 г. Здесь на казаков натравили чеченцев и ингушей. Для станиц Тарской, Сунженской, Ахкиюртовской была устроена поголовная депортация. По сути в никуда. Многих при переселении просто вырезали. Но остальные казачьи области были большевикам еще не подвластны. Лишь в ходе зимнего наступления красным войскам удалось прорваться на Урал, в Оренбуржье.
А на Дону уход немцев с Украины оголил западные границы. Линия фронта сразу увеличилась на 600 км, и Войско Донское стали обтекать с трех сторон 8, 9-я и 13-я красные армии. Казаки, вынужденные растягивать боевые порядки, держались из последних сил. Правда, на Дону появились представители Антанты — британский генерал Пуль, французские капитаны Фукэ и Бертелло. Прежнюю прогерманскую ориентацию союзники отнюдь не поставили в вину атаману Краснову. Понимали, что без этого Дону было нельзя. Начались переговоры. Краснов умолял прислать оружие, хоть какие-нибудь воинские контингенты. Даже не на фронт — а разместить их в тыловых городах, прикрыть Дон со стороны Донбасса.
И Пуль, прежде командовавший в Архангельске, проявил себя разумным и честным воякой, настоящим товарищем по оружию. Оценив обстановку, он согласился, что помощь требуется незамедлительно. Высаженной в Батуми британской бригаде он послал приказ срочно перебазироваться на Дон. Телеграфировал в Лондон, просил ускорить посылку транспортов с оружием. И сам выехал в Англию, чтобы хлопотать об активной поддержке Дона. Но, еще не добравшись до Лондона, был… снят с должности. А когда доехал, ему прозрачно объяснили причину отставки — дескать, «Англии нужны друзья Англии, а не друзья России». Батумская бригада не успела погрузиться на пароходы, приказ ей был отменен.
Политика расчленения России действовала в полной мере. Даже при переговорах об объединении сил Добровольческой армии Деникина и Всевеликого Войска Донского союзники, взявшие на себя посредничество, навязали вариант, по которому Дон сохранял внутреннюю автономию, а Деникину казаки подчинялись только в оперативном отношении. А в Верховном совете Антанты уже начались переделы «российского наследства». По прежнему соглашению, заключенному в декабре 1917 г. Дон входил в зону влияния Англии, а Украина и Крым — Франции. Ну а в 1919 г. французы озаботились, что британцы и без того слишком много подгребли под себя, и потребовали это дело исправить. Пусть Англия уступит им область Войска Донского, а вместо этого получит «компенсации» на Кавказе [168].
После такого «переподчинения» Краснову пришлось вести переговоры уже с французами. Которые тоже пообещали быструю и эффективную помощь. Заявили, что их дивизии немедленно будут направлены из Одессы на Харьков, к границам Дона. Однако дальше обещаний дело опять не пошло. Вместо французских дивизий к атаману очередной раз приехал капитан Фукэ. Но теперь он заявился в Новочеркасск с чрезвычайными полномочиями от главнокомандующего войск Антанты в Восточной Европе генерала Франше д’Эспре. И предъявил вдруг целый ряд условий. Требовалось, чтобы Дон оплатил убытки, понесенные с 1914 г. французскими фирмами и гражданами, имевшими собственность на его территории, да еще и оплатил с солидными процентами. Требовалось, чтобы Войско Донское признало над собой «высшую власть» Франции «в военном, политическом, административном и внутреннем отношении». И чтобы сам атаман отныне распоряжался и действовал только «с ведома капитана Фукэ» [84]. Ошеломленный Краснов отвечал, что таких требований он принять не может. Впрочем, никакой помощью от французов даже не пахло.