Штейн был богатый коммерсант. Его фирма вела торговлю с островами; немало торговых станций, собиравших продукты тропиков, было основано им в самых заброшенных уголках океана.
Ровным светом светилось его благодушное, спокойное лицо, – длинное, лишенное растительности, изборожденное глубокими морщинами и бледное, как у человека, который ведет сидячий образ жизни. Его жидкие волосы были зачесаны назад, открывая высокий массивный лоб. Казалось, в двадцать лет он должен был выглядеть почти так же, как выглядел теперь, в шестьдесят. Своей наружностью Штейн походил на ученого; лишь брови, почти совсем белые, густые и косматые, да твердый проницательный взгляд не гармонировали, – если можно так выразиться, – с его ученым видом. Штейн имел высокий рост. Привычка слегка горбиться и наивная улыбка придавали ему такой вид, словно он всегда готов благосклонно вас выслушать.
Штейн был также и натуралистом, или, вернее, ученым коллекционером, пользовавшимся некоторой известностью. Его коллекция жуков-отвратительных маленьких чудовищ, которые казались злобными даже будучи мертвыми и неподвижными, – и коллекция бабочек, красивых и безжизненных под стеклами ящиков, завоевали себе широкую известность.
Имя этого коллекционера, искателя приключений и даже, одно время, советника малайского султана, стало известно ученым Европы благодаря трем сотням ящиков собранных им насекомых. Но европейские ученые не имели понятия о его жизни и характере, да это их и не интересовало. Штейн родился в Баварии; двадцатидвухлетним юношей он принял участие в революционном движении 1848 года. Баварская полиция долго выслеживала его, и он бежал в Триест, где нашел приют у одного бедного республиканца, часовых дел мастера. Оттуда он пробрался в Триполи с запасом дешевых часов для уличной продажи. В Триполи Штейну посчастливилось. Там он наткнулся на одного натуралиста-голландца, который затем пригласил Штейна в качестве своего помощника и уехал с ним на Восток.
Больше четырех лет, и вместе и поодиночке, путешествовали они по Малайскому архипелагу, собирая редких насекомых и птиц. Затем натуралист отправился на родину, а Штейн, не имевший возможности, как политический эмигрант, вернуться в Баварию, остался на чужбине. Вскоре он познакомился с одним старым торговцем, встретив его во время путешествия в глубь острова Целебес.
Этот старый шотландец, единственный белый, которому разрешили проживать в то время в стране, был другом правительницы государства Уаджо.
Однажды шотландец привел своего приятеля Штейна в зал совета, где собрались все раджи, наместники, старшины и сама правительница.
– Смотри, правительница, и вы, раджи, это – мой сын, – возвестил шотландец. – Я торговал с вашими отцами, а когда я умру, он будет торговать с вами и сыновьями вашими. Назначаю его своим наследником.
Таким образом, Штейн унаследовал привилегированное положение шотландца, а также его запас товаров и благоустроенный дом на берегу единственной в стране судоходной реки.
Вскоре после этого старая правительница умерла. Появились многочисленные претенденты на ее место. Жители страны разделились на несколько враждебных друг другу партий, и Штейн присоединился к партии своего друга, младшего сына покойной правительницы, – того самого, которого он впоследствии называл не иначе, как «мой бедный Мохаммед Бензо».
Оба они были искателями приключений, и однажды в течение месяца с горсточкой приверженцев выдерживали осаду в доме Штейна против целой армии. Кажется, туземцы и по сей день толкуют об этом сражении.
Тем временем Штейн не терял случая поймать для своей коллекции какую-нибудь редкостную бабочку или жука, как только тому представлялась возможность. После восьми лет войны, переговоров, перемирий, внезапных восстаний и предательств, когда мир, казалось, окончательно установился между враждующими, кратковременный правитель страны, «бедный Мохаммед Бонзо», был убит у ворот своей резиденции в тот момент, когда он сходил с коня, вернувшись после удачной охоты.
Это событие сделало положение Штейна крайне ненадежным. Быть может, он все-таки и остался бы на острове, если бы, спустя некоторое время, от злокачественной лихорадки не умерла его жена, сестра Мохаммеда, а затем дочь Эмма. Штейн покинул страну, где ему невыносимо было оставаться после такой тяжелой потери.
Так закончился первый – авантюристический – период карьеры Штейна.
У Штейна вначале было немного денег. Он начал жизнь заново: с течением времени сколотил значительное состояние, много путешествовал по островам. Но затем подкралась старость, и последнее время он редко уже покидал свой поместительный дом, находившийся в трех милях от города.
Штейн вел торговлю островными продуктами; жил уединенно со своими книгами и коллекциями, классифицируя экземпляры, переписываясь с европейскими энтомологами, составляя описательный каталог своих сокровищ.
Такова была история Штейна.
* * *
Однажды поздно вечером я вошел в кабинет Штейна, миновав предварительно огромную и тускло освещенную столовую. В доме было тихо. Мне показывал дорогу пожилой и мрачный слуга-яванец в белой куртке. Распахнув дверь, слуга воскликнул негромко: «О, господин!» и, отступив в сторону, скрылся, словно призрак, лишь на секунду воплотившийся именно для этой услуги.
Штейн, сидевший на стуле, повернулся и поднял на меня глаза. Он приветствовал меня, по своему обыкновению, спокойно и любезно.
Лишь один угол большой комнаты, угол, где стоял его письменный стол, был ярко освещен лампой под абажуром. Все остальное пространство растворялось в бесформенном мраке, словно пещера.
Узкие полки с одноцветными темными ящиками одинаковой формы тянулись вдоль стен, отступя от пола, темной полосой метра полтора в ширину. Катакомбы жуков… Деревянные таблички с надписями, отделенные неправильными промежутками, были прикреплены к ящикам. Свет падал на одну из них, и название какого-то вида насекомых, написанное золотыми буквами, мерцало в полумраке.
Стеклянные ящики с коллекцией бабочек выстроились тремя длинными рядами на маленьких столиках с тонкими ножками. Один из таких ящиков стоял на письменном столе, который был усеян продолговатыми листками бумаги, исписанными мелким почерком.
– Вот за каким делом вы застаете меня, – сказал Штейн.
При этом рука его коснулась стеклянного ящика, где великолепная бабочка распростерла темные бронзовые крылья размахом около двадцати сантиметров; крылья были прорезаны белыми жилками и окаймлены роскошным бордюром из желтых пятнышек.
– Только один такой экземпляр имеется у вас в Лондоне, и больше нет нигде, ни в одном музее. Родному городу я завещаю эту коллекцию. Частицу меня самого. Лучшую частицу.
Он наклонился вперед и напряженно всматривался, опустив голову над ящиком. Я стоял за его спиной.
– Чудесный экземпляр… – прошептал он, и как будто позабыл о моем присутствии.