– Тогда куда мы поедем, если не с ней? – спросила Гибор.
– Знаешь, у меня есть виды на один замок у моря. Мы будем купаться, если захотим.
– А у его хозяина есть виды на нас в этом замке?
– Это проблема решаемая, – обнадёжил её Гвискар.
– Тогда лучше поедем во Флоренцию. Там тоже можно купаться.
– В говне? – насмешливо спросил Гвискар.
Гибор нервно потрясла колпак с костями. Швырнуть бы их в рожу этому мужлану!
– Давай так, – предложила Гибор после десятисекундной борьбы с искушением. – Если я сейчас не выброшу «стрит», мы не поедем в замок у моря.
Гвискар, поморщившись, провел с предложением Гибор необходимые логические операции и спросил:
– А куда?
– Во Флоренцию.
– Ну давай.
Кости разбежались по игральному платку. Гибор досадливо прикусила губу.
Гвискар в сомнении молчал, не зная, что сказать и, главное, стоит ли. Через минуту великий порт Флоренция занял подобающее место возле порта семи морей Москвы, где-то в конце списка после Цюриха и Кордовы.
– Ладно, так и быть – Флоренция. В принципе можно и не купаться, – великодушно согласился он, стараясь не глядеть на «стрит».
– А Жануарий?
– А что Жануарий? С ним мы квиты. Услуга за услугу.
– А если он нам соврал и ребенка не получится?
Пяти лет отроду Карл встречает волшебного пса. Клеверные луга исходят испариной, отцовские вассалы собираются на охоту, добычей Карла становятся тучный шмель, улитка, коровий колокольчик. Колокольчик, как вещь по природе своей холодная и недвижная, дался ему в руки с покорностью. Улитка, миролюбивейшее из несущих панцирь, тоже. Но шмель храбро защищался и был пленен уже безнадежно израненным. Прежде, чем испустить дух, он ужалил Карла – ай!
Карл хныкал, выщипывая клевер, расшвыривая клевер, сочные стебельки и махровые головки летели прочь. Он наверняка умрет, как многие умерли до него, и короной завладеют враги.
Двое воронов покинули рощу и закружились, возгоняя аппетит и алчность. Маленький Карл умрет, уже холодеют ноги, уже песок в глазах, звон в голове.
Улитка оползает его запястье, но он безразличен к этому, плача навзрыд и без удержу. Сквозь слезы Карл уже не может разглядеть воронов – не исключено, они совсем близко. В траве деланно выискивают червячков и милых букашек, себе на уме. Наконец подозрительное тепло, исключительная шершавость улитки, её назойливость и громкое сопение заставляют Карла проявить интерес – может статься, так ангелы обхаживают недавно прибывших господ.
Он протер глаза и увидел пса, который с поистине псовым тщанием облизывал ужаленную руку. Огромный и добрый, палевый и длинноухий, магический и волшебный, кобель и паладин. Он спас Карла от шмелиного яда и когда тот почувствовал себя лучше, довез на спине до предмостного укрепления. После этого убежал, не дождавшись посвящения в рыцари Золотого Руна, ужина, придворной синекуры. Убежал на свою Дикую Охоту, оставив Карла счастливым обладателем волшебных блох.
Спи-усни, о усни, мой прекрасный Тристан!
Церковная служба сродни колыбельной. Колыбельная – медленная портьера, потворствующая полумраку. Свадьба – балаган, где дерзкий, шумный уродец-шут с воплями «тетушка, вот она, моя тетушка!» скачет тебе на колени, в то время как астматически задыхающиеся от смеха зрители складываются пополам.
Служба по случаю женитьбы – колыбельная, которая опускается на тебя и гостей, воспитанно сдерживающих зевки и смешки. Но тебе будет не до смеха, когда ты встанешь у алтаря, ведь оттуда не скрыться. Ты женишься, и это, скорее всего, навсегда. «Увы» или «ура» – выяснится потом, но пока ты должен просто осознать, что участвуешь в действе, у которого нет обратного хода.
Приблизительно так путаник и прохвост Луи, паж почти уже жены, а час тому просто Като, напутствовал почти уже мужа, а час тому просто наследника герцогства Бургундского Карла, графа Шароле.
Луи – четырнадцать, над его верхней губой апрельским газоном пробиваются усы, он искушен в придворных ритуалах, он взыскателен и почти остроумен.
Карл – нет, ему одиннадцать. Он – подвижный молчаливый мальчик с волнистыми девичьими локонами, завитыми мамкой Валенсией при помощи раскаленного чугунного прута, с гравюрно прочерченными бровями, острющими локтями и коленками цапли. Он не слишком способен в науках, доверчив, злопамятен и небрежен, как механизм с разболтанными гайками. Он прожектер, мечтатель и трусишка.
Луи забавляется зубочисткой, которую взял за завтраком как сувенир или скорее как трофей. Только что он втыкал зубочистку в карлов бархатный бок (такая фамильярность Карлу очень понравилась, ему редко случалось побаловаться по причине отсутствия равных компаньонов). Потом, подустав, Луи стал вертеть свой комариный Экскалибур большим и указательным пальцами, будто бы рассчитывал, что трение возожжет огонь. Могло показаться, что он сучит суровую нить. У Карла, внимающего Луи, всезнающему Луи, который барахтался в задаче беспрецедентной щепетильности (объяснить юному графу смысл и назначение свадебной церемонии) – у Карла даже родилось подозрение, что он не видит эту нить только потому, что чересчур поглощен рассказом.
Хороша ли собой Като Французская, его грядущая супруга? Вот что интересует Карла больше всего, но он не решается спросить. Если Луи станет говорить неправду, подправлять её портрет и выгораживать её, выщипывать ей лакомые брови и заворачивать в молочно-белую кожу, то, если Като некрасива, Карлу, когда он убедится в этом, станет ещё горше от того, что посторонние глаза видят то же, что и его собственные – дурнушку. Конечно, они видят дурнушку, раз посторонние рты считают должным лгать и преувеличивать. Ну а если Луи скажет, что Като так себе, это будет и того хуже. Значит, Като настолько уродлива, что даже бессовестному Луи не за что зацепиться, значит, она страшнее чумы.
Буквально до самой свадьбы Карл, выпестованный на сказочках, где прекрасные герцоги женятся на прекрасных королевах, не подозревал, как это наивно – надеяться взять в жены красавицу. «На всех монархов Европы красавиц не напасешься!» – говорил Луи восемь лет спустя по этому же поводу, но уже совсем на другой свадьбе.
Карл украдкой глядит в сторону невесты, которая накрыта непроницаемым кисейным куполом. На ней платье и фата снежного флера, она убрана жемчугом и вся блестит, как ледяная. На душе у Карла делается пасмурно от отвратительных догадок. Если бы Като была хоть немного красива, её не привозили бы сюда, в Дижон, как кота в душной корзине, как диковинную заморскую блоху в табакерке. Даже если бы она была просто «ничего», разве стали бы её так прятать? Разве давали бы тогда за ней такое колоссальное приданое? Зачем пускать за красавицей обоз с деньгами? Красавицу и голой с руками оторвали бы у сватов другие герцоги, не такие гобсеки, как добрый батюшка Филипп. Особенно, если голой.