Гельмут и Иоганн обменялись взглядами. Конечно, это было бы честнее. Но оба чувствовали, что этот честный кус им не по зубам.
Карл огляделся. Луи нет, как не было. Очевидно же, что высматривать его глупо. Хотя здесь нет ничего очевидного – Дитриха, Гельмута, Иоганна и этого рахита здесь тоже быть не должно бы. Но они есть. Я что, трахнул вам этого Мартина? Растлённый Карлом, умираю в расцвете же. Сен-Поль написал. Или Дитрих – одно из двух.
Карл встает. Он встает так: во-первых, приземляя двурогую вилку на стол, плашмя, рядом со своей тарелкой; во-вторых, с грохотом опрокидывая стул; в-третьих, прочищая горло троекратным прокашливанием; в-четвертых – ему по хую Дитрих, Гельмут, Сен-Поль и весь этот фестиваль. Именно таким образом граф Шароле встает и говорит громко.
– Монсеньоры! Не один, а двое здесь обвиняют меня, графа Шароле, в совершенном ими же самими преступлении. Это несправедливо и, кстати, оскорбительно.
Карл обвел публику полупрозрачным взглядом и продолжал:
– Это оскорбительно, поскольку эти двое – наемный убийца Мартина Сен-Поль и бесчестный Дитрих фон Хелленталь, опекун Мартина и, соответственно, наниматель Сен-Поля…
Граф Шароле замолчал, не закончив свою мысль. Гнев заменял ему красноречие.
– Последний, – продолжал Карл невпопад, – был движим алчностью, ибо по смерти подопечного ему причиталась известная сумма, до которой он был охоч.
«Меч мне, – понижая голос, обратился он к Обри, замешкавшемуся с недоеденным трюфелем в зубах, – меч же мне».
Медленно выходя из оцепенения, Обри нащупал рукоять меча. Зачем он понадобился Карлу – собственному адвокату на импровизированном суде – Обри не догадывался, потому что не пытался. Меч покинул ножны. Карл взял его – теперь, о Боже, граф Шароле вооружен.
– Я не желаю смотреть, как эти двое, – меч указует то на Сен-Поля, то на Дитриха, – порочат светлое имя меня, моего отца и всей Бургундии, и полагаю, что обоих должна постигнуть заслуженная кара.
Сказав так, Карл оперся о плечо Обри и взобрался на стол. Минус две тарелки. Первым будет Сен-Поль. Вторым будет Дитрих. Третьим будет Гельмут. Четвертым – Иоганн. Вот такая замечательная считалка. Считаем навылет. На кого показал, тому отправляться вслед за Мартином.
Трапезная умерла. Судьба закусила удила и понеслась на всех рысях. Граф Шароле – Рыцарь-в-Черном. На его стороне, как ни странно, правда. Он сильнее, безумнее, без руля и без ветрил.
– Едем дальше, – грохотал голос Карла. – Эти двое – не только убийцы и лжесвидетели. Им также достало дерзости разыграть здесь, в присутствии французских гостей, гнусный фарс. Пусть не бездарный. Своего рода тевтонское фаблио… Сначала Дитрих сговорился с Сен-Полем. Затем они обделали дельце. А когда запахло скандалом, решили сделать из меня суккуба, растлителя, содомскую сволочь, которая свела в могилу замечательного германского отпрыска. Пока что им удается разыгрывать свою мерзкую пиэску как по нотам. Удается потому, что никто до сих пор не положил конец этой лжи.
Карл сделал три гигантских шага и очутился перед Сен-Полем. Филипп смотрел на него исподлобья, в общем-то одобрительно. Карл подумал, что если он вот сейчас отправит графа в общество его славных предков, отец не будет сильно возражать. Всегда есть оправдание – мол, это был судебный поединок. Свои со своими.
Сен-Поль не на шутку перепугался. Сейчас ему отрежут голову. Отрежут мечом. Суд Божий свершится. Бог смотрит на всех свысока и видит сквозь стены. Только Сен-Полю уже не кажется, что Он смотрит на него покровительственно.
– Дайте сюда Ваш документ, – потребовал Карл, улыбаясь зловеще-любезно, как пристало Рыцарю-в-Черном.
Сен-Поль протянул кору. Рука его, однако, не дрожала.
Бросив на кору беглый взгляд («Растлённый Карлом…»), Карл переправил её под нос Гельмуту.
– Вы считаете этот документ подлинным? Если да, то на каком основании? Если Вы не уверены, то на каком основании Сен-Поль считает себя вправе обвинять меня в содомии и делать это привселюдно? Вы не допускаете, что Дитрих и Сен-Поль могли быть в сговоре? Отвечайте же!
Карл рычал, Карл грохотал, Карл неистовствовал. Меч Обри – дрянной французский мечишко. Но в руках Карла он мортально тяжелел. Если бы меч этот был не мечом, а, скажем, обыкновенной вилкой таких же размеров, то и она сияла бы в руках молодого графа Дюрандалем. Здесь важна фигура героя, а не его Орудие. Здесь важно само возмездие, а не то как и чем. Фурии могут довольствоваться китайскими фонариками. Немезида страшна и с зубочисткой.
Гельмут осторожно взял кору, повертел, рассмотрел. Ответить на все вопросы Карла по порядку было невозможно. Он не запомнил и половины.
«Молчи по-любому», – услышал Гельмут предостережение Жювеля.
Карл не дождался ответа.
– Правосудие безмолвствует. Наше правосудие прямо сейчас… – заверил Карл Гельмута.
Карл выглядел рассеянным, но на деле лишь полностью забылся в бешенстве. Если бы Гельмут сказал хоть что-то, правосудие могло бы свершиться над ним в первую очередь. Устами Жювеля глаголил Водан.
Не говоря и не медля больше, не глядя больше ни перед собой, ни на свою жертву, Карл одновременно с шагом вбок наносит удар безо всякого расчета. Без расчета, а так, наудачу, но Сен-Поль должен быть мертв наверняка.
Звон и искры, которые одни и достают графа. Меч Карла встречается с мечом Дитриха и, оскользнувшись о тысячу серег его прабабки, рубит стол, не Сен-Поля. Всеобщее восхищение тевтоном. Всяк, кто не дурак, видит: Дитрих и Сен-Поль в сговоре. Карл видит, остальным покажет.
Теперь короткая отмашка вправо. Из рассеченного дитрихова чрева брызжет кровь. Всеобщее восхищение Карлом.
И, немного отступив назад, описав мечом вспыхнувший оранжевыми всплесками свечного пламени эллипсоид, Карл получает полную сатисфакцию.
Тело Дитриха, раздвоенное, пребывает в видимой целостности. Легкий тычок ноги – и, раскрывшись, как арбуз, Дитрих разваливается. Карл швыряет в кровь каракули Мартина.
«Вот и славно, – признался себе Гельмут, – разве только арфист был хороший.»
Карл пресыщен мщением. И когда Оливье, отгораживая Сен-Поля какой-то бумажкой, говорит, что с сего дня граф находится в подданстве у французской короны, Карл, удовлетворенный, только и цедит: «короны-вороны…»
– Возьмите, спасибо, – говорит он, возвращая Обри вытертый о скатерть меч.
Жювель подбросил дровишек, костер воспрял и содержимое котла вновь радостно забурлило. Дитрих фон Хелленталь, покойный, ныне варимый, приподнялся над поверхностью и часть его достойного бедра выглянула из кипящего масла.
– Не дело всплывать, – Жювель пошевелил в котле лопатой и чресла тевтона вновь погрузились.
– Варись, понял? – он прошелся вокруг, поднабрал дров, опять заправил огонь.