– А сколько их всего? – с надеждой спросил я, разумея, конечно, количество предупреждений, потому что про имение я знал, что оно у меня одно, хотя заложено уже трижды.
– Предупреждений два. После второго повешу.
Сказано это было по-свойски и поэтому получилось очень, очень убедительно. Да, мой герцог, да, буду агнцем или чернобурой лисой, только…
– А деньги? Я их уже потратил и занять не у кого.
– Вот как? Ну-у-у, значит, отработаешь. Всё?
И тут, хотя это было исключительно нагло и, может быть, именно потому, что это было уже за границей всякой наглости, я упал перед ним на колени и попросил:
– Одна девушка, Вы её, наверное, помните, она… у неё отец… его зовут Христофор Ганевье… так она просит за него и я тоже хотел, хотя и не имею на это права, я понимаю, особенно после вчерашнего… тоже попросить за него.
– А она Вам кто? – спросил герцог с определенной заинтересованностью и это мне польстило, хотя уже потом, когда я оправился от жаркого, головокружительного смущения.
– Никто, – ответил я.
– А почему Вы не смотрите мне в глаза?
Надо же, я действительно не смотрел, хотя обычно да, смотрел, ведь это азбука, я так делаю даже когда лгу, или, как учит мой герцог, «представляю известные мне вещи превратно», и он, наверное зная об этом, поверил. Я так долго молчал, обдумывая как сказать, что когда я наконец заговорил, глаза герцога театрально блестели.
– Дело в том, что Мария мне отказала.
– Сочувствую, – сказал мой герцог. А потом, поразмыслив, добавил:
– Ладно, Ганевье отпустят. Желаю Вам, молодой человек, удачи.
Разница в три года Карлом воспринималась как должное до двадцати девяти лет.
Но однажды, когда он вместе с Луи инспектировал герцогскую псарню, Карла осенило: Луи, который, конечно, друг, мог бы некогда, в свои четырнадцать, быть любовником Екатерины, а он, Карл (что помнилось ему вполне отчетливо), – в общем-то нет, извините. То есть Карл и не хотел, Екатерина была асексуальна, как облако, но всё же – графиня. И вот он, Карл, мальчик-граф, не мог поиметь толком свою первую жену, даже если б хотел. А Луи – вполне мог, хотя и не хотел, да вдобавок не имел права ни божеского, ни земного. Но мог! – подумал тогда Карл, с остервенением теребя за холку годовалого кобеля.
«Тяв-тяв! – сказал тогда Луи вместо собаки. – Пойдемте, герцог, а то псинушка из шкуры вывалится.»
Это было как назло.
Карл, a), не любил, когда Луи обращается к нему на «Вы» и называет «герцогом», потому что в этом слышалась странная издевка. А если и любил, то тщательно от себя скрывал.
Карлу, b), не нравились уменьшительно-ласкательные «ушки» типа «псинушки» – «спатушки», ну а в устах Луи это вообще было кражей из чужой жизни, потому что откуда ему, Луи, знать, как герцог Филипп Добрый, отстраненно глядя вслед егерям и сворам, говорил будто сам себе: «Пошли, пошли, пошли псинушки…»; сам себе? Да как бы не так – шестилетний Карл, взятый отцом в седло, знал, что отец пытается развлечь его хоть чем.
Карл, c), не поверил тогда в «тяв-тяв» Луи; какое, в жопу, «тяв-тяв»?
В общем, Карлу очень не понравился тот безобидный как вещь в себе эпизод на псарне. Не понравился и был быстро забыт.
Есть люди, которым не суждено умереть от подагры, а есть такие, которым да, суждено. Когда Луи иной раз, обожравшись, сгибался пополам от колита, ему казалось, что скорее всего в старости, когда его организм достаточно ослабеет, он умрет именно от подагры, понимая под этим обычное пищевое отравление, которое к тому неопределенному моменту времени в будущем достаточно окрепнет от продуктов, которые к упомянутому моменту окончательно протухнут, если всё ещё будут храниться в погребах, которые рухнут. Когда Луи вышел из сортира, никакие такие мысли ему уже не докучали.
Прелюбодейство Луи стоило Карлу смехотворно малого, Луи же оно и вовсе ничего не стоило, если не считать единственной трогательной ромашки, подаренной им Изабелле в обмен на поцелуй.
– Дурачок, – сказала Изабелла, – я люблю тебя и без этого.
Это означало, что она готова слюбиться с ним за бесплатно. «Ёбте», – подумал Луи и сказал:
– Разумеется, моя госпожа.
Понять зачем было что Изабелле даже тогда не казалось легкой задачей, теперь же это и вовсе потеряло смысл. Карл видел в этом повод для ненапускного бешенства. Луи – случай побыть Карлом. Изабелла – случай не побыть с Карлом.
Карл, как обычно, на войне. Луи в образе кокодрилло и луна, насаженная на шпиль Нотр-Дам де Дижон, словно это вовсе и не мама, а папа, и Изабелла сейчас будет насажена на меня, думает Луи, крадучись бесшумными коридорами дворца куда надо и останавливаясь, чтобы понюхать подмышку. Он полагает себя достаточно чистым, в его руке вместо тревожной легитимной свечи незаконная глупая ромашка номер два, и поэтому в темноте он спотыкается о западлистый порожек. Стебель цветка ломается и цветок повисает головой вниз.
На досуге Луи, вероятно, решил бы, что это предостерегающий знак. Очевидно, например, что ромашка с перешибленным хребтом похожа на сулящую недоброе руну. Чтобы не идти на поводу у судьбы и, вместе с тем, не таскать с собой анти-талисманов, он попросту вышвырнул сломанную ромашку прочь. Изабелла всё равно не оценит.
В ответ на условный стук послышался безусловный скрип открываемой двери. Изабелла в ночном платье, её рот и указательный палец образуют шипящее перекрестье, пресекая тем самым возможный порыв страсти. Изабелла отступает, не оборачиваясь к гостю спиной. Луи крадется ей вслед. Изабелла взбирается на кровать, Луи стягивает рубаху, штаны, сапоги и, ступая босой ногой на то место, куда иной раз ступает нога Карла, он, увы, не чувствует себя Карлом, а лишь холодный каменный пол, твердый и неприятный.
Луи был старше Карла на три года. Карл был женат вторично, Луи вообще никогда не думал о женитьбе, справедливо полагая, что всегда успеет жениться и не думая.
В Карле клокотали благородные крови, лимфы и желчи обоих цветов со всей Европы. Луи не был патрицием, не был он и плебеем.
В глубине души Луи надеялся вынести простреленного навылет Карла с поля боя и тем заслужить титул графа. Циническим рассудком Луи эта мечта воспринималась как чистый анекдот. И только один раз, во время пероннского перемирия, Луи, упившись-таки сильно, поделился ею с какими-то красными харями, ибо не выдержал.
– Ты не смотри, что я в одной рубахе, парень, – сказала тогда харя-первая.
Вопреки предложенному, Луи завел осоловевший взгляд под стол и увидел что да, правда: мужик был гол и бос.