– Дай мне твой револьвер. – Джек протянул руку.
– Я умею стрелять, – возразила Ева.
– Стрелять в мертвого – мерзкое занятие, и я не хочу, чтобы ты это делала.
Ева немного подумала, не оставить ли револьвер у себя, но потом со вздохом передала оружие Далтону.
– Телохранитель стрелял три раза, – сказала она.
Джек остановился над трупом, взвел курок и прижал дуло к груди трупа.
– Подожди!
Он опустил револьвер, нахмурившись.
– Что такое?
Ева схватила свою накидку и сделала из нее узел.
– Вот, закрой дуло. Это должно приглушить звук.
– Но твоя накидка будет испорчена.
«Какая странная предупредительность!» – подумала мисс Уоррик, но вслух произнесла:
– Мне все равно нужна новая.
– Прости, приятель, – сказал Джек, обращаясь к трупу, и выстрелил. Потом всадил в труп еще одну пулю.
– Выстрелов было три, – напомнила Ева.
– Я собираюсь выстрелить ему в лицо, чтобы его труднее было опознать. – Он виновато покосился на Еву. – Будет грязно.
– Делай то, что считаешь нужным.
Хоть Ева и храбрилась, все-таки, когда Джек сделал последний выстрел, она закрыла глаза.
– Не открывай глаза, – посоветовал он.
Далтон бросил тело в реку.
– Ну вот, милая, дело сделано.
Они наблюдали, как тело относит водой от берега, а потом оно скрылось из вида.
– Кто бы он ни был, – прошептала Ева, – надеюсь, он нас простит.
Джек отвернулся от реки.
– В этом-то и проблема с мертвыми. Когда нам нужно их прощение, мы можем получить от них в ответ только молчание.
Из-за горизонта выглянуло солнце, объявляя начало нового дня. Лондон постепенно просыпался, а Ева с Джеком двинулись пешком в долгий путь в штаб-квартиру «Немезиды».
Джек брился перед треснутым зеркалом и рассматривал свое отражение. Он не был красивым ни сейчас, ни раньше, и жизнь его не была легкой и полной удовольствий. Даже когда он сбрил последние остатки щетины, он все равно выглядел грубым и злобным. Человеком, который направо и налево раздавал жестокие удары, но и сам получал их немало. Человеком, который мог, не моргнув глазом, выстрелить в труп, и совесть его нисколько не мучила. Он крепко спал, и все его сны были только о Еве и тех порочных, неприличных вещах, которые ему хотелось бы с ней делать.
Джек склонился над умывальником и ополоснул лицо водой, смывая остатки пены для бритья. Он припомнил, что в какой-то религии считается, что если священник окунул тебя в воду, ты рождаешься заново, с чистой душой. Религия Джека никогда не привлекала, и уж точно не тогда, когда он с трудом пытался выжить, но сейчас идея начать все с чистого листа, без единого пятнышка, представлялась ему заманчивой.
Дверь в комнату открылась, и вошла Ева с непроницаемым выражением лица. Джек стоял к ней спиной, но видел ее отражение в зеркале и заметил, что мисс Уоррик жадно его разглядывает. Вот она задержала взгляд на его широких плечах, потом посмотрела ниже, и еще ниже, до самых босых ступней, отчего Джек почувствовал себя незащищенным. Ступни-то у него были большие и к тому же волосатые. Еще одно доказательство того, что он грубое животное, а не приятный мужчина. Но Еве понравилось то, что она увидела. Она смотрела на Далтона так, словно тот был сладкой карамелькой, которую ей хотелось пососать. Он в одно мгновение стал твердым как сталь.
Джек повернулся к ней лицом, и ее взгляд переметнулся на его торс, потом двинулся ниже. Когда она увидела, как ее исследующий взгляд действует на тело Далтона, у нее порозовели щеки. И вовсе не от смущения. Джеку было плевать, что сейчас день, что этажом ниже члены «Немезиды» занимаются повседневными делами. Единственное, что его интересовало, – это как уложить Еву в свою постель. А до этой постели было рукой подать.
Он шагнул к Еве. Но ее лицо снова приняло отстраненное выражение, и она протянула ему газету, открытую на нужной странице.
Ему было легче читать вслух, так он и сделал, хотя некоторые длинные слова все равно давались ему с трудом.
– «Сегодня из Темзы было извлечено тело печально знаменитого преступника и беглого заключенного Джека Далтона. Хотя труп до некоторой степени обезображен из-за повреждений и пребывания в воде, его опознали. Обнаружение тела Далтона после того, как он убил Джона Джиллинга, барристера, стало для всех большим облегчением».
В статье было что-то еще, но Джек уже прочел все, что ему было нужно. Их план сработал. Мир считает его мертвым. Рокли тоже должен так думать.
Джек свободен.
Он зачем-то принялся очень тщательно сворачивать газету, потом положил ее на столик для умывальных принадлежностей. Далтон чувствовал себя странно, неловко, словно его тело принадлежало кому-то другому и он мог ходить только по ниточке.
– Куда ты теперь пойдешь? – спросила Ева.
Ее голос, казалось, донесся откуда-то издалека.
– Пойду? – переспросил Джек.
Она прошла к окну и посмотрела во двор.
– У нас больше нет на тебя влияния. Мы ничем не можем тебя здесь удерживать, разве что силой.
Ева провела пальцем по пыльному оконному стеклу, оставляя чистую полоску.
– «Немезида» больше во мне не нуждается?
– Я… мы нуждаемся. Ты по-прежнему знаешь о привычках и передвижениях Рокли больше, чем любой из нас.
– Значит, я все еще вам полезен, – сказал Джек.
– Мы нуждаемся в тебе больше, чем ты в нас, – продолжала Ева все тем же странным, бесцветным тоном. – Я уверена, что Рокли ослабил охрану. Так что теперь тебе будет относительно легко ему отомстить, чего ты с самого начала и хотел.
Джек обвел взглядом ее шею, плечи, лопатки, вырисовывающиеся под платьем. Стройная женщина, но при этом настоящая крепость.
– Ну да, он умрет, но это не поможет мисс Джонс восстановить справедливость.
Ева повернулась к нему лицом.
– Мисс Джонс для тебя ничего не значила.
– Может, и не значила поначалу. – Он сделал шаг к Еве. – Я не смог помочь Эдит, но мисс Джонс помочь могу. Это она удерживает меня здесь.
– Мисс Джонс… Ты к ней неравнодушен.
– А что, если так? – с вызовом спросил Далтон. – Думаешь, такой головорез, как я, не может никого любить?
– Я знаю, что ты можешь, – тихо сказала Ева.
Джек смотрел на нее, и сердце громко колотилось в его груди.
В комнату лился солнечный свет, делая ярким все вокруг. Он играл в медовых завитках ее волос, отражался в янтарном блеске ее глаз, этих чертовски проницательных глаз, которые видят слишком много, но, может быть, недостаточно.