Ничего, казалось бы, особенно схожего в этих двух городах не было: разве что широкие проспекты и почти избыточная, имперская – хоть и оставшаяся в наследство от разных империй – архитектура.

Разница была ещё и в том, что Гавана всегда выглядела так, словно её бомбили позавчера, а этот город последствия всякого обстрела – а обстрелы тут случались постоянно – залечивал немедля.

Только что снесли прямым артиллерийским попаданием трамвайную остановку – и выбили огромную витрину продуктового магазина за ней – и вот уже подъехала «Скорая», и следом военные, а потом и рабочие явились, и витрину стремительно застеклили, и остановку починили, и бабушка с метлой заметает кровь и стёкла: шахтёра и его ребёнка, стоявших здесь, разорвало на части.

Час назад на этом месте был орущий зияющий кошмар – через час здесь всё так же, как полтора часа назад.

Спокойный и только чуть сильнее нужного сжавший зубы мужчина несёт откуда-то кисть подростка, и бросает её в чёрный мусорный пакет – бабушке с метлой в помощь.

…что-то другое, неуловимое роднило эти города.

Дикий воздух, беспутный ветер, горящие через раз фонари, мелькающие то там, то здесь люди в камуфляже, пыльные стены, вольные девушки, сидящие в кафе и вроде бы не обращающие ни на кого внимания, наконец, чувство достоинства – не нарочитое, но неоспоримое, – свойственное этим городам, этим зданиям, этим и тем горожанам.

Линия фронта двигалась в течение года непрестанно: от окраинных городских домов до позиций русскоязычного неприятеля – иной раз оставался километр, а кое-где и меньше; целые районы города так и находились в полукольце, и одичавшие собаки могли с утра перехватить на вражеских позициях ложку каши, а через полчаса здесь, у моих раскамуфляженных братьев, вылизать банку из-под тушёнки.

В рядах нашего неприятеля – представители всех народов бывшей краснознамённой империи, а также её сателлитов. Признаться, и русских там хватало.

Кого там не было – так это кубинцев. Зато кубинцы попадались среди нас.

С той стороны фронта ждали нас многие и многие мирные люди, желавшие нам победы.

Здесь же, в городе, который мне так полюбился, иногда ходили по улицам совсем другие персонажи – мечтавшие о нашей смерти; в том числе о моей тоже.

Всё перепуталось, как в простреленном животе.

Казалось, что дорога, по которой я двигался в тот раз на своей надёжной машине, мне была известна, но на всякий случай я всё равно остановился, спросил прохожих:

– Наши позиции – прямо?

– Да, туда, – ответили мне: обычная пара, мужчина и женщина, в кожаных куртках, взрослые, за пятьдесят.

Ответ прозвучал настолько спокойно и мимоходом, что ни в чём я их заподозрить не мог – тем более что они продолжили о чём-то своём говорить, не сходя с места.

Отпустил сцепление – и покатился побыстрее, виляя меж миномётных выбоин.

Жилой район закончился; ополченцы с городского, предпоследнего, как подумал, блок-поста пропустили меня, не останавливая, – наверное, встречали мою машину раньше. Пошла «зелёнка», но за «зелёнкой» вроде снова виднелись здания – скорей всего, решил я, мне туда: обещал же пацанам прибор ночного видения, а им надо, скоро опять начнётся ганьба и пальба, возможно, через час и грянет, едва стемнеет.

Пролетев «зелёнку», я очутился там, где точно не бывал раньше – всё здесь было взорвано, убито и покалечено: прежде тут располагалась, вроде бы, продуктовая база, хотя кто теперь расскажет – только местные собаки разве что.

Очередного поста и наших позиций не было видно.

Я сбавил скорость и на малых оборотах докатился до ближайшей руины.

Опустил окошко и вслушался: может, голоса какие раздадутся.

Было совсем тихо. Голова моя торчала наружу из окна.

Роберт неслышно подошёл откуда-то из-за моей машины, с тыла – оглянуться я успел только на последний его шаг.

Он был в камуфляже, знаков отличия я не заметил, в пустой разгрузке, без оружия – по крайней мере, автомат отсутствовал.

– Привет, Захар, – сказал он обыденно, словно мы уже несколько раз здесь встречались.

Я протянул ему руку, не без труда скрыв своё удивление.

Выждав несколько секунд, спросил:

– Как ты сразу догадался, что это я?

– У тебя ж номера нашего региона – здесь таких джипов больше не ездит, – объяснил он, пожав плечом.

– Где тут наш блок-пост, а то я запамятовал? – поинтересовался я, чуть-чуть помолчав.

Роберт как-то особенно пожевал губами, словно у него ириска прилипла к зубу, и он её языком сковырнул.

– Здесь нет твоего блок-поста, – сказал он. – Езжай назад давай.

Последняя фраза прозвучала не совсем доброжелательно; но я сделал вид, что не заметил этого, кивнул ему, в два захода развернулся, и чуть резвее, чем стоило на таких дорогах, отбыл назад, оставляя за собой пыльное облако.

Как выяснилось к вечеру, пацаны мои действительно стояли правее.

А там, где я встретил Роберта, – была нейтральная зона.

Можно было вернуться, спросить: Роберт, чей ты, откуда ты, за кого? – но я не стал.

До сих пор почему-то не хочу этого знать.

Ближний, дальний, ближний

Сенбернар был курносый, как Майкл Джексон. И глаза – Луи Армстронга.

…чёрный, влажный нос; мечтательный, с поволокой, взгляд…

Он покидал машину последним, хотя путешествовать ему было тяжелее всех.

Первым выходил отец семейства и, захлопнув свою дверь, высаживал младшую дочь. Она спокойно подчинялась ему. Когда он, отстегнув ремень безопасности, брал её на руки, дочь издавала бесстрастное мяуканье, словно была заводной кошачьей куклой.

Так она приветствовала отца.

Ей исполнилось два годика.

Он ставил дочь на асфальт, подальше от двери, чтоб случайно не задеть русую кудрявую головёнку.

Подумав, дочь издавала ещё одно «мяу»: короткое и едва слышное.

Видимо, это означало «спасибо».

Двое других детей, пихая друг друга и переругиваясь, то ли выпрыгивали, то ли выпадали из правой задней двери чёрного джипа.

– Так, ну-ка, тише мне, – говорила его жена, ласково распихивая по сторонам одиннадцатилетнюю девочку и тринадцатилетнего пацана.

Все вместе они собирались у багажника, перемирие наступало мгновенно: семья застывала в радостном ожидании.

Отец открывал дверь, и оттуда, с полмгновения примериваясь, чуть труся, спрыгивал огромный щенок.

В свои пять месяцев, что твой королевич, он выглядел крупнее всех собак, которые попадались на улице.

Утомлённый многочасовым путешествием, пёс крутился, приветствуя всех сразу и поочерёдно, самая младшая его сторонилась и жалась к ноге отца: пёс был выше её ростом и в четыре раза головастей.