Хотя скоро зима, и отражения не будет вообще.
* * *
Развернулся и пошёл в своё расположение, не молодой, а, скорее, молодцеватый офицер, скоро дадут капитана, хотя зачем мне ещё одна звезда, выше мне расти незачем, я не люблю лишних забот – взвода мне хватает, свой взвод я помню по именам.
И тот взвод, что теперь, и тех, кто устал и ушёл, и тех, кто не здесь, и пропавших без вести – а это ещё целый взвод.
Всякий, кто воюет долго – воюет живыми и мёртвыми. Сначала мёртвых нет вовсе, потом их меньше, чем живых, потом их столько же, потом больше, потом вдвое больше, потом втрое.
В этот край расположения прилетало из 120-миллиметрового миномёта, а сюда из 152-миллиметровой гаубицы, причём вчера – взрывной волной захлопнуло дверь. Куривший на приступках Василёк, шестнадцатилетний боец, успел заскочить в коридор, и, оглянувшись на грохнувшую дверь, по своей привычке – как отлично воспитанный юноша – быстро и отчётливо сказал «спасибо!». Хотя никого вблизи не было. Всех это рассмешило.
Мы, взвод быстрого реагирования, стоим в гостинице на южной стороне города.
Город бомбят с юго-запада и с востока, выезд пока есть только через северный микрорайон, но даже дорога в соседний посёлок с удивительным именем Радость – всё время забываю, как звучит «радость» на местном языке, – даже, говорю, эта дорога простреливается вдоль и наискосок.
Если в каждой воронке посреди асфальта, куда попала шальная бомба, поставить цветок, а в месте гибели одной или другой машины – крест, то от креста до цветка будет по этой дороге где минута езды, а где и меньше, но почти нигде – больше.
А расстояние от нас и до Радости – двадцать километров.
Когда иной раз летишь там, на обочине ещё томится, замерзая с непривычки, новопреставленная душа, ловит попутку, и удивляется, что никто не тормозит.
По трассе вдоль обочин стоят пробитые и сгоревшие машины – некоторые я узнаю: вот на этой «четвёрке» ездил Саха, полное его имя я так и не спросил, весёлый таксёр, худощавый, нос орлиный, «дай мне ствол – тоже буду их резать», – говорил: это было забавно – резать стволом; его, скорее всего, убили, хотя, может быть, утащили в плен, чтоб потом обменять под видом нашего бойца; или он сам уполз куда-то; но я всё-таки уверен, что убили.
Однажды он привёз нам добровольцев с границы, когда никто, ни один таксёр не хотел никуда ехать, какие бы я деньги не предлагал, а своей взводной «Волги» у нас ещё не было, вообще не было никакого транспорта. Между тем нас ждали на границе славные добровольцы – при себе у них были рации, новые карты, дымы, компасы, тактические перчатки, три бинокля – много полезных вещей, которых смертельно не хватало.
Я стал его уважать, Саху.
Он попросил у меня в дорогу гранату, я дал, «эргээнку».
Когда вернулся, попросил ещё две. Тоже дал.
Пару раз залил его 92-м, у нас имелся запас.
Другой раз на той же трассе наша новоприобретённая «Волга» пробила колесо, а боец за рулём, тот самый Василёк – ездил второй день, он даже не умел поставить запаску, а когда его отправляли, когда я его отправлял – он ничего не сказал об этом, дурак, – и Саха – я отлично представляю его в эту минуту – узнал нашу машину, затормозил, осмысленно поставив свою «четвёрку» вровень с «Волгой» – чтоб работать между двух машин, а потом, сверкая глазами и словно проклёвывая воздух носом, всё быстро сделал, никого не порицая, не забыв завернуть ни один болт – я потом проверил.
Они успели тронуться, и по ним начал бить всё проспавший снайпер.
– А я второй день за рулём! – всё повторял Василёк в расположении.
– Тебя спасло только то, что снайпер был снайпером первый день! – со своим восхитительным акцентом сказал Саха, как бы не желая шутить, но мы хохотали как сумасшедшие.
– Нет, он совсем косой был, даже я попал бы, я камнем лучше брошу, – серьёзно говорил Саха, будто не понимая, в чём причина нашего смеха; на самом деле он, кажется, всё понимал.
Он даже про то, что стволом нельзя резать, знал – просто у него была язва, ещё он хромал, и хорошо видел только одним глазом, а на правой руке у него отсутствовал указательный палец. В общем, он никак не мог воевать, но мы ему нравились больше, чем те, кто в нас стрелял.
Во дворе нашего расположения стоит «Гвоздика» – пушка на гусеничном ходу, которую мы, по легенде, взяли с боем, хотя, в общем, это ерунда, – их расчёт заблудился, они встретились нам на маршруте, спросили дорогу, думали – свои.
Так и спросили: а где здесь наши?
Никакого особенного мужества не потребовалось, всё произошло как-то по домашнему, давайте, говорю им, покажем дорогу; так и разоружили.
Я должен отчитаться военному коменданту, что взвод получил «Гвоздику», меня даже могут наградить, но «Гвоздика» дороже – её тут же отберут, поэтому проживём без награды.
Здесь всё сложно – здесь всё просто.
Меня вызвали по рации.
– Внимательно, – сказал я.
– На Лесной улице перебежки людей в форме, – передали с поста наблюдения.
Лесная находится на самой окраине, сразу за крайним домом улицы – посадка, а за посадкой – река.
В нашем районе по крышам высоток или на последних этажах, в квартирах, сидят мои бойцы, смотрят во все стороны.
Один пост у нас накрыли: мы потеряли двух парней – Метро и Чевару.
Пришла диверсионная группа и убила их. Метро зарезали, когда он открыл дверь, а Чевару застрелили. Потом бросили вниз, обоих, с девятого этажа.
Кто-то из них, рассказали нам, закричал, когда падал, значит – был ещё жив.
В каждом доме здесь остаются несколько местных: чаще всего пожилые люди, ехать им некуда.
На третий день пришёл старик из дома, где погибли бойцы, и сказал, что знает, кто навёл диверсионную группу.
Через полчаса мы взяли наводчика.
Постучались – сам открыл. Стукнули головой о стену, обыскали, сказали, что пойдёт с нами. Он очень аккуратно зашнуровал ботинки, а когда выходил, поцеловал портрет ребёнка на стене.
На допросе я рассмотрел его: невысокий, спокойный, руки сухие, ногти остриженные, с утра побритый. Только всё время как бы пожёвывал, это раздражало.
Очень скоро, почти сразу, он во всём признался – но без испуга, а тоже как-то равнодушно.
Он жил этажом ниже, чем наш пост, и в окно отследил, что в дом третий раз подряд наведываются одни и те же характерные ребята. Сумел подслушать условный стук, на который открывалась дверь предыдущей сменой. Собственно, всё.
Дал телефон, на который звонил.
Мы придумали вместе с ним текст, который он должен произнести, чтоб вызвать новую диверсионную группу.
Произносил всё при мне, совершенно невозмутимо. Я бы на его месте больше боялся.