Германцы же, наслушавшись своего работодателя, прониклись ко мне смешанным чувством зависти и сострадания. Само собой, сострадали легковерные («А Рим-то, оказывается, захолустье»), а завидовали – более трезвомысленные («Что ни говори, но золота у римских вождей полным-полно»). Херих, Гесво и четверо их товарищей, составивших «партию сострадания», всерьез звали меня с собой.
– Давай, Назон, и дальше с нами! Ты старик еще крепкий, кольчуга у тебя сами видели какая, жизнь знаешь! Такие повсюду нужны! Будем вместе Артаку служить, а заскупится ловчила на деньги – перережем ему глотку и махнем в Боспор! На царскую службу!
Месвинт, возглавлявший «партию завистников», возражал им вместо меня.
– Дурни вы! Зачем человеку голову морочите? Что ему в Боспоре вашем вшивом делать?! У него в Риме дом такой, что под его крышей вся наша деревня поместится!
При упоминании дома, сколь бы ни был он переоценен фантазией Месвинта, сердце мое сжалось. Увы, судьба моей римской обители, что располагалась меж улиц Клодия и Фламиния, невдалеке от садов Лукулла, была мне известна: Фабия продала ее вместе с мебелью. Под моей любимой яблоней, на моей любимой кровати теперь не стихи составляет, но ведет хозяйственные ведомости разбогатевший сукновальщик по имени Цезоний Помпей. Как легко понять из имени – сын одного из многих тысяч отпущенников Гнея Помпея. Я лишен большинства предрассудков настоящего столичного жителя из старинного рода, но даже мне делалось не по себе при мысли, что мое гнездо обживает безродный деловар.
Был в этом недобрый знак. Знак эпохи, пока еще не наступившей, но лишь просвечивающей сквозь чащобу грядущих лет. Торговцы и домовладельцы, поставщики деликатесов и возницы, разбалованные обожанием зрителей, – весь этот ухватистый народ, если только его не остановят законы против роскоши (а ведь не остановят), с течением времени вытеснит из Рима то скромное величие, которое досталось нам от предков. Город наш превратится в подлинное захолустье. Огромное, раскинувшееся на девяти холмах и далеко за их пределами, самовлюбленное, полуграмотное, глухое к зову вечности захолустье.
Впрочем, что мне до того? Вышагивая по херсонесской пристани, я был пока еще очень далек от Рима даже в его теперешнем качестве.
4. На вопрос «Хрисиппа-зерноторговца знаешь?» всякий херсонесит считал за честь ответить утвердительно.
Когда я просил показать дорогу к его дому, я получал каждый раз невероятно многословное руководство к действию. «Отсюда направо, сразу будет улица Портовая, по ней вниз до второго перекрестка, там налево. Увидишь священную оливу, которую посадил собственноручно Гомер, когда посещал наш город накануне Троянской войны. За ней идешь прямо до статуи Диофанта, там кривой проулок, ты смело в него! – и сразу будет дом с красивыми расписными стенами. Там и живет твой Хрисипп. Привет ему передавай от Ламета Феодосийца, пусть будут ему здоровье, преумножение богатства и прирост в семействе. И ты здрав будь, чужеземец».
Так, наулыбавшись на тысячу ассов и наговорив ворох любезностей, херсонесит отправлял меня в безнадежные блужданья по нешироким улицам и тесным улочкам, которые либо приводили меня в глухой тупик, заваленный строительным мусором, либо к храму Херсонаса, городского божества-покровителя.
Я даже начал подозревать, что этот Херсонас чего-то от меня хочет, если с таким завидным постоянством приводит к себе снова и снова.
«Надеюсь, он не думает, что я должен принести в жертву самого себя, чтобы мое скромное желание повстречаться с Хрисиппом наконец исполнилось?» – уныло шутил я, отворачиваясь от храма в поисках нового советчика.
Я, конечно, не догадывался, что и на самом деле участвую в жертвоприношении, где на алтарь возлагается не нечто вещественное, а внечувственная умозрительная категория.
– Хрисиппа ищешь? Богатея? Радуйся, чужеземец, потому что мне известны и этот достойный человек, и дорога к его гостеприимному дому! – воскликнул очередной осведомленный прохожий. – Ты должен обойти вот этот храм слева…
У меня возникла спасительная идея.
– Погоди-ка, друг, – перебил его я. – А что ты скажешь, если я предложу тебе немного заработать?
– Только дурак не хочет заработать. Богоугодными образом, конечно. Впрочем, если Херсонасу было угодно, чтобы я встретил тебя прямо перед его священной обителью, то богоугодными можно счесть любые твои предложения!
– А ты софист, – я вымученно улыбнулся. – Это внушает доверие, ведь софисты разбойничают только на дорогах логики. Вот мое предложение: проведи меня к дому Хрисиппа – и получишь золотой.
– Какой золотой?
– Римский квинарий.
– Я не знаю сколько это будет на наши серебряные деньги. Может оказаться, что цена моей услуги выше – два или три римских квинария! Давай зайдем для начала к меняле, хочу знать курс!
– Хорошо. Три квинария – и никакого менялы.
– А если окажется, что моя услуга стоит пять?!
Я достал одну монету с квадригой на реверсе и профилем юного Августа на аверсе.
– Это свежий, неистершийся римский квинарий, ценою в двенадцать с половиной серебряных денариев. И ты хочешь пять таких? Да я за сумму вдвое меньшую могу нанять процессию с музыкантами и дрессированными слонами!
– Ладно, по рукам.
И что же?
Да, он отвел меня к большому дому, перед которым было выложено разноцветными камушками «Здесь живет Хрисипп». Как и следовало ожидать, выяснилось, что я уже несколько раз проходил неподалеку, наблюдая этот дом то с одного, то с другого перекрестка. Правда, на стенах жилища Хрисиппа не было и следа росписей, «красивых» и «роскошных», какие сулила молва, потому раньше я и не думал подходить ближе.
– Пришли. Давай деньги и будь счастлив.
– Погоди-ка… А где же росписи? Я слышал, что у Хрисиппа на стенах нарисованы аргонавты и подвиги этого… вашего местного героя…
– Диофанта? А, слушай дураков больше! У них в головах до того пусто, что ласточки могли бы строить там гнезда! У нас полгорода путает Хрисиппа с Хариппом! Вот уж у кого все размалевано, не исключая и кухни! Но ведь тебе нужен Хрисипп, а не росписи?
– Мне нужен Хрисипп, – терпеливо сказал я. – Главное, чтобы с Хариппом его не спутал ты.
– Никого я ни с кем не спутал! Скорее же выдай мне деньги!
С этими словами мой проводник крепко схватил меня за локоть и принялся препротивно теребить. Я терпеть не могу, когда меня хватают. Поэтому я сразу же ударил его по руке – чтобы он отцепился.
– Так ты драться! – заверещал он.
Не знаю, чем бы все закончилось, если бы на шум, поднятый нами, из дома не вышла богато одетая женщина. Из-за ее спины выглядывал долговязый юноша – вероятно, парасит, – с суковатой палкой.
– Что вы тут устроили?!
– Почтенная Евклия! Скажи этому бессердечному чужеземцу, что ты – супруга Хрисиппа.