…Коррупция — это не дворцы «новых русских» с золотыми унитазами. Коррупция может исчисляться в человеческих жизнях. Да, она может быть комичной и даже абсурдной, но может и раздавить невинного человека всмятку.
Работа в Москве, как правило, менее интересна, чем могла бы быть. Мы много должны писать о политике, но политический ландшафт в этом городе смазан. В этой политике нет никакой страсти, да и самой политики, по существу, в России нет. Есть махинации, есть битвы за место наверху, есть возня бульдогов под ковром. И мало чего конкретного, человеческого, эмоционального.
Меня всю жизнь привлекала периферия, далекие края. Здесь, в Москве, я — взаперти…
* * *
Я был в Беслане, когда террористы захватили школу. Я видел, как сотни людей стоят вокруг здания в надежде узнать хоть что‑то о своих родных и близких, оказавшихся в заложниках. Позже я видел, как из этого здания на руках выносят покрытых грязью и кровью детей. Это было ужасно, но я как‑то держался. Потом, около городской больницы, я увидел, как одной женщине сказали, что ее ребенок только что умер. Она осела и закричала страшным, звериным криком. Я и сейчас иногда по ночам просыпаюсь от этого крика. Когда я вернулся из Беслана в Москву, мне показалось, что со мной все нормально. Но однажды вдруг на кухне разрыдался — еле смог остановиться. Потом поехал в Киргизию, где две недели скакал на лошадях и ни с кем, кроме лошадей, не общался. Но это ведь история не обо мне, да? Я‑то поехал кататься на лошадях, а эти люди остались со своей бедой.
В последний раз я приехал в Беслан в 2011 году, в рамках своего проекта «Меч или самовар», серии статей для журнала «Foreign Policy». Суть его заключалась в том, чтобы повторить часть маршрута, который я тремя годами раньше прошел пешком. Меня поразило, что в Беслане стало только хуже. Люди измучены бесконечной печалью. Я разговаривал с Сусанной Дудиевой, главой комитета «Матери Беслана». Наверное, я ожидал, что трагедия, которая случилась с детьми, сделает их родителей великими пацифистами. Но нет, этого не произошло. Я ее спросил: «Вы ведь не хотите выслеживать родственников тех ингушских боевиков, что держали ваших людей в заложниках? Вы не желаете им смерти и не хотите сжечь их дома, как это делается в Чечне?». А она ответила: «Именно этого я и желаю». Это удваивает масштабы этой трагедии.
* * *
Мой пеший поход, несмотря на то что был тяжелым и длинным, был в то же время моментом абсолютной свободы. Пешее передвижение делает путешествие более человечным и как‑то снижает чувство страха. Когда я проехал весь маршрут за один месяц, то это был месяц горести и горечи, честное слово. Для меня стало неприятным открытием то, что дела на Кавказе стали хуже. В промежутке между 2005 и 2009 годом было некое подобие затишья: в Москве прекратились теракты, боевики были менее активны, а в 2010 году все вернулось на прежние места. Конечно, в большей части насилия на Северном Кавказе виновны боевики. Но вместо того чтобы думать только о том, как бы их замочить, Кремлю нужно сделать так, чтобы мирные жители не пополняли их ряды. Пока же на Кавказе царит «идеальный шторм», обстоятельства складываются самым неблагоприятным образом: убийства и пытки со стороны спецслужб, высочайшая безработица, чудовищная коррупция, подтасовки на выборах, спесь местных властей.
Иностранному корреспонденту, работающему в Москве, нужно быть очень осторожным, чтобы его статьи не превращались в карикатуру: «100 причин, которые делают Россию полным дерьмом». На самом деле здесь много хорошего.
Россия сводит меня с ума, но я ее люблю…