– Вернись в зал, – ещё раз попросил я.
– Тебе уже объяснили, как себя вести? – ответил позёр, повернув ко мне своё расплывшееся, омерзительное лицо; в губастом приоткрытом рту его, как что-то живое, готовое выпасть, шевелился влажный и толстый язык.
«Господи, он-то откуда знает», – подумал я тоскливо.
– Вот веди себя, как тебе сказали, – процедил позёр.
Я сглотнул вязкую слюну и увидел, что рядом, делая странные движения пальцами рук, словно разминая их, стоит «афганец», слушает нас.
Опять медленно и редко закрапал дождь.
Мимо, вальяжный, с очень довольным лицом, прошёл высокий москвич, спустился уже со ступеней, но вдруг обернулся:
– Ну, ты всё понял, да? – сказал он мне громко.
Я не отвечал. Молоток непонимающе озирался, заглянув пару раз мне в лицо.
– Ты меня не слышишь, что ли? – спросил москвич, вернувшись назад, подойдя ко мне в упор.
– Я всё слышу, – ответил я раздельно.
Он кивнул головой и направился к джипу. «Афганец» за моей спиной хрипло засмеялся. Позёр делал странные гримасы лицом, словно не давая выпрыгнуть тому, кто поселился в его рту.
– Вам говорят, с бокалом нельзя, – сказал наконец позёру не понявший ничего толком Молоток.
– Не трогай меня, – ответил позёр, развернулся, случайно плеснув вином прямо на грудь Молотку, и вернулся в клуб.
– Чёрт! – шёпотом выругался Молоток и стал отряхивать вино с груди.
– Обмочились, хлопчики! – воскликнул «афганец» и снова захохотал.
– Иди на хер, – сказал ему Молоток, и «афганцу» стало ещё смешнее, он уже сипел от смеха.
Мы вернулись к нашей стойке, уселись на табуретки. Я прислонил голову к стене, задрав берет на затылок и открыв мокрый лоб.
– Чего такое? – спрашивал Молоток. – Я не понял. Чего случилось-то?
– Ничего, – ответил я. – Ты же видишь, ничего не случилось.
– А чего этот, высокий, так с тобой разговаривал?
– Ничего, – снова повторил я. – Ничего особенного.
Молоток замолчал недовольно. Ему не понравились мои ответы. Он задумался, и было видно, насколько тяжело ему думать, не озвучивая свои мысли вслух.
Посетители клуба начали разъезжаться.
Я сидел у стойки, стараясь никого не видеть, ни о чём не думать, но мне отчего-то мнилось, что каждый выходящий иронично оглядывает меня. Это казалось невыносимым, но – ничего, выносил, терпел, курил…
Пачка пошла на убыль. Я уже не убирал её со стойки.
Та, что подходила ко мне – «…надо же, я не спросил её имя…», подумал я, – она тоже прошла мимо, не сказав ни слова, даже не кивнув головой. Взяла такси и уехала, не обернувшись. Я смотрел на неё из-за стекла, ждал зачем-то, что обернётся. Это было важно.
Молоток всё молчал, иногда внимательно глядя, как вытаскиваю новую сигарету, и сразу отворачиваясь, когда я прикуривал, – чтобы не смотреть мне в лицо.
«Афганец» ещё какое-то время стоял на ступенях, всё раскачивался, скаля иногда лицо в улыбке, потом махнул рукой в нашу сторону и, спотыкаясь, пошёл пешком.
Около пяти часов, посчитав выручку, выкатился Лев Борисыч и, не попрощавшись, уехал. Он, впрочем, никогда не прощается.
Презрительно цокая каблучками, вышла покурить Аля. Кривя некрасивое личико, глубоко затягивалась, стоя к нам вполоборота, чтобы я видел её и понимал то, как она относится ко мне. Следом выскочил Вадик, отчего-то повеселевший. Тоже закурил, за компанию с Алей. Он курит одну сигарету за ночь – вот в это время, в пять утра, на рассвете.
Какой сегодня кислый рассвет. Бодяга, а не рассвет.
Москвичи выходили почти последними. Я, лишённый эмоций, с пустой головой, ждал, что высокий опять остановится, скажет что-нибудь, но он, громко икая, разговаривал с водителем и прошёл мимо, словно меня больше не существовало.
За ними тянулся позёр, в фойе он остановился, чтобы надеть свой плащ. Я смотрел, как он долго размахивает им, обдавая нас дурным запахом еле ощутимого гнилья. Позёр торопился, хотел поспеть сказать что-то московским гостям, но не успел, они уехали, сразу дав по газам и нагло сигналя всем, кто брёл по дороге.
Позёр вышел на улицу. Вадик при его появлении юркнул в клуб, но успел получить пухлой рукой по ягодице. Позёр довольно осклабился в убегающую спину Вадика, увидел нас, громко собрал слюну и плюнул, попав на стеклянную дверь. Жёлтое, густое, словно раздавленный и пережёванный моллюск, текло по стеклу.
Я спрыгнул с табуретки, она упала, загрохотав у меня за спиной.
Позёр поспешил вниз по ступеням.
Размахивая рукой, он подзывал таксиста.
«…На своей не хочет ехать, пьяный…» – мельком подумал я. Такси поехало к нему навстречу – но я успел быстрее.
Развернув позёра за плечо, я сделал то, чего никогда не позволял себе делать с посетителями клуба, – ударил его в лицо, в челюсть, плотным ударом. Поймал его за плащ, не позволил упасть. Схватил за волосы, они были сальные и скользкие, выровнял голову и ударил снова, метясь по зубам.
Отпустил позёра, и он упал вперёд лицом, отекая кровью, слюной, ещё чем-то.
– Он не поедет, – сказал я таксисту ровным голосом. Таксист кивнул головой и укатил.
Молоток, с красным лицом, ударил ногой, пудовым своим берцем, позёра по ребрам. Его подбросило от удара. Закашлявшись, он встал на четвереньки и попытался так идти. Я наступил на его плащ.
– Не уходи, – сказал я ему.
Молоток ещё раз ударил позёра – по животу, и мне показалось, что изо рта позёра что-то выпало.
Руки его ослабли, он не устоял на четвереньках и упал лицом, щекой в лужу, выдувая то один маленький розовый пузырь, то сразу несколько.
Я присел рядом, прихватил его покрепче за волосы и несколько раз, кажется семь, ударил головой, лицом, носом, губами об асфальт. Вытер руку о его плащ, но она всё равно осталась грязной, осклизлой, гадкой.
Только сейчас я заметил, что иномарка… всё с теми же подростками… так и не уехала. Они смотрели на нас из-за стекла.
Оглядевшись, я нашёл камень. Они догадались, что я ищу, и, визжа тормозами, стремительно развернулись.
– Проваливайте на хер! – крикнул я, бросая камень, и он не долетел.
Молоток тоже нашёл камень, но бросать было уже поздно. Покачав камень в руке, он кинул его в траву на обочине.
– Пока, Сёма, – попрощался я еле слышно.
– Давай, – ответил он хрипло.
Дома, на кухне, сидела моя жена.
– Я очень устала, – сказала она, не оборачиваясь.
Снимая берцы, срывая их, никак не поддающиеся, я смотрел в затылок жене.