– С ума, что ли, сошла? – спросил Примат равнодушно. – Тебе чего не нравится? Что я на работу хожу?
– Ещё и в Чечню собрался, гадина, – сказала жена, не ответив.
Примат пожал плечами и пошёл сдавать оружие.
– Ты хоть ему скажи что-нибудь! – сказала мне она.
– Что сказать?
Я понимал, что она его дико и не без основания ревновала, вот даже не верила, что он на работу ходит, а не по девкам; но последнее её слово было всё-таки за Чечню. «При чём тут Чечня?» – подумал я; потому и ответил вопросом на вопрос.
Жена брезгливо махнула рукой, словно сбив наземь мои зависшие в воздухе слова, и пошла прочь. Не обращая внимания на машины, медленно перешла дорогу и встала у ограды парка, спиной к базе. Стояла, чуть раскачиваясь.
«Ждёт его, – подумал я довольно. – Но хочет, чтоб он первый подошёл. Хорошая баба».
Сдав оружие, Примат покурил с Гномом, искоса поглядывая на спину жены; они посмеялись, ещё вспомнили про застреленную суку, старательно забычковали носками ботинок сплюнутые сигареты, закурили ещё по одной и расстались наконец.
Примат подошёл к жене и погладил её по спине.
Она что-то ответила ему, должно быть, в меру неприветливое, и, не оборачиваясь, пошла по дороге. Примат за ней, не очень торопясь.
«Метров через пятьдесят помирятся», – решил я. Я из окна за ними смотрел.
Через минуту Примат нагнал жену и положил ей руку на плечо. Она не сбросила его ладонь. Я даже почувствовал, как раскачивание её бёдер сразу стало на несколько сантиметров шире – ровно так, чтоб в движении касаться бедра Примата.
«Придут домой и… всё у них поправится сразу», – подумал я лирично, сам чуть возбуждаясь от вида этих двух, древними запахами пахнущих зверей.
Откуда-то я знал, что Примат наделён богатой мужскою страстью, больше меры. Семени в нём было не меньше, чем желания пролить чужих кровей. Пролил одно, вылил другое, всё в порядке, всё на местах.
Первого человека убил тоже Примат.
Целую неделю он тосковал: кровь не шла к нему навстречу. Он жадно оглядывал чеченские пейзажи, бурные развалины, пустые и мрачные дома, каждую минуту с крепкой надеждой ожидая выстрела. Никто не стрелял в него, Примат был безрадостен и раздражён в отряде едва не на всех. Кроме, конечно, Гнома, во время общения с которым лицо Примата теплело и обретало ясные черты.
Пацаны наши чуть ли не молились, чтоб отряд миновала беда, а Примат всерьёз бесился:
– На войну приехать и войны не увидеть?
– Ты хочешь в гробу лежать? – спрашивали его.
– Какая хер разница, где лежать, – отвечал Примат брезгливо.
Постоянно стреляли на недалёких от нас улицах, каждый день убивали кого-то из соседних спецназовских отрядов, иногда в дурной и нелепой перестрелке выкашивало чуть не по отделению пьяных «срочников». Одни мы колесили по Грозному как заговорённые: наша команда занималась в основном сопровождением, изредка – зачистками.
Примат часто требовал свернуть на соседнюю улицу, где громыхало и упрямо отхаркивалось железо, когда мы в драном козелке катались по городу, совершая не до конца ясные приказы – сначала в одно место добраться, а потом в иной медвежий угол отвезти то ли приказ, то ли пакет, то ли ящик коньяка от одного, скажем, майора другому, к примеру, полкану.
– По кой хер мы туда поедем? – отвечал я с переднего сиденья.
– А если там русских пацанов крошат? – кривил губы Примат.
– Никого там не крошат, – отвечал я и, помолчав, добавлял: – Вызовут – поедем.
Нас, конечно, не вызывали.
Но в третий день третьей недели на утренней зачистке на окраинах города мы наконец взяли, забравшись на чердак пятиэтажки, троих безоружных, молодых, нервных. Была наводка, что с чердака иногда стреляют по ближайшей комендатуре.
– А чего тут спим? – спросил у них командир.
– Дом разбомбили. Ночевать негде, – ответил один из них.
Здесь командир и рванул свитерок на одном, и синяя отметина, набиваемая прикладом на плече, сразу пояснила многое.
Но оружия на чердаке мы не нашли.
– Паспорта есть? – спросили у них.
– Сгорели в пожаре, когда бомбили, да! – стояли чеченцы на своём.
– Ну, в комендатуре разберутся, – кивнул командир.
– Разведите их подальше, чтоб друг другу не сказали ничего, – добавил он. – А то сговорятся об ответах.
Наши камуфлированные пацаны разбрелись по соседним подъездам, работали там: иногда даже на улице слышно было, как слетают с петель двери – их выбивали, когда никто не отзывался. Пленных развели по сторонам, у одного из них остались стоять Примат с Гномом.
На всякий случай я отвёл троих сослуживцев к двум рядкам сараюшек у дома, чтоб посматривали, а то не ровен час придёт кто незваный или вылезет из этих сараек, чумазый и меткий.
Возвращался, закуривая, обратно, и меня как прокололо: вдруг вспомнил тяжело дрогнувшие глаза Примата, когда он взял своего пленного за шиворот и, сказав «пошли», отвёл его подозрительно далеко от дома, где шла зачистка, к небольшому пустырю, который в последние времена стал помойкой.
Я надбавил шагу и, когда выглянул из-за сараев, увидел Примата, стоящего ко мне спиною, и Гнома, смотревшего мне в лицо с нехорошей улыбкой.
– Беги! – негромко, но внятно сказал пленному Примат. – А то расстреляют. А я скажу, что ты сбежал. Беги!
– Стой! – заорал я, едва не задохнувшись от ужаса.
Крик мой и сорвал чеченца с места – он, подпрыгнув, помчался по пустырю, сразу скувыркнулся, зацепился за проволоку, поднялся, сделал ещё несколько шагов и получил отличную пулю в затылок.
Примат обернулся ко мне. В его руке был пистолет.
Я молчал. Говорить уже было нечего.
Через минуту примчал командир, и с ним несколько наших костоломов.
– Что случилось? – спросил он, глядя на пацанов: нет ли на ком драных ранений, крови и прочих признаков смерти.
– При попытке к бегству… – начал Примат.
– Отставить, – сказал командир и секунду смотрел Примату в глаза.
– Одно слово: примат, – с трудом выдавил он из себя и сплюнул.
Я вспомнил, как мы весенней влажной ночью собирались в Чечню. Получали оружие, цепляли подствольники, склеивали рожки изолентой, уминали рюкзаки, подтягивали разгрузки, много курили и хохотали.
Жена Примата пришла то ли в четыре ночи, то ли в пять утра и стояла посередь коридора с чёрными глазами.
Завидев её, Гном пропал без вести в раздевалке: сидел там, тихий и даже немножко подавленный.
Примат подошёл к жене, они молча смотрели друг на друга.