Женщина зашаркала домашними тапочками в направлении дальней комнаты. Задержалась там на минуту и снова вернулась в крохотную прихожую.
– Вот, – сказала женщина.
Несколько мелодичных нот возвестили, видимо, открывание контейнера. Некоторое время оба молчали. Надо думать, центаврианец изучал принесенное.
– Что ж. Действительно неплохо, – заключил центаврианец, и контейнер, промурлыкав свою ключ-мелодию, захлопнулся. – На будущее хотел бы дать вам, госпожа Лейла, один совет: забудьте о рядовых, младших мастерах и флаинг-офицерах. Сосредоточьтесь на рыбке покрупнее.
– Будто это от меня зависит, – процедила женщина.
– Всего доброго. До встречи через четыре дня.
Я слышал, как за центаврианцем закрылись двери элеватора.
Не будучи суперстеснительным, я тем не менее не любил неловких положений. А положение, в котором оказался я в квартире Джонни, было как раз из таких.
Эта мерзавка бросила меня один на один с не очень-то любезной Лейлой, даже не потрудившись сказать ей, что в квартире дрыхнет гость!
Ведь наверняка, если бы Лейла знала, что в квартире посторонний, она разговаривала бы со своим сутенером (а тогда я почему-то решил, что центаврианец – ее сутенер) не в гостиной, а в своей комнате с тотальным шумопоглощением! Ведь должно же это шумопоглощение, в конце концов, окупаться?
Конечно, из этого разговора я ни хрена не понял, поскольку был уверен, что понимать там в принципе нечего. Но мне было неловко ощущать себя бессовестным соглядатаем!
Вдобавок мне нестерпимо хотелось в туалет…
И тогда я решил встретить грозу в лоб.
Я встал с кровати, быстро натянул свои трусы армейского фасона и, изобразив немыслимую сонливость, приоткрыл дверь и вышел в гостиную. В гигиеническом отсеке горел не погашенный Лейлой свет.
– Эй, – неуверенно сказал я. – Есть кто?
Не успел я как следует оглядеться, как ощутил своим коротко стриженным затылком ледяное жерло парализатора.
«Ничего себе – оперативность!» – подумал я.
– Что ты здесь делаешь, мудила? – спросил женский голос у меня за спиной.
Я догадывался, как именно следует уворачиваться от парализатора, зажатого в хрупкой женской руке. И, конечно, мог обратить ситуацию в свою пользу – да так, чтобы девчонка и пискнуть не успела.
Но поступать подобным образом мне совершенно не хотелось. Поскольку это значило нажить в лице Лейлы непримиримого врага. А ведь мне предстояло проторчать с ней под одной крышей несколько дней!
– Послушайте, вы… Лейла? – робко начал я.
– Ну.
– Тогда я Серж.
– Ну?
– Я друг Джонни.
– И что с того? Что ты делаешь в моем доме? – начала выходить из себя Лейла.
«Еще активирует ненароком, чисто от раздражения», – с опаской подумал я.
– Дорогая Лейла…
– Я тебе не «дорогая»! – мрачно отрезала она.
– Хорошо… Уважаемая Лейла! Я купил… то есть заказал Джонни на пять дней. Но так как у меня не очень много денег, Джонни разрешила мне пока пожить у нее…
– А у меня эта сучка спросила – не возражаю ли я, что какой-то мудак будет жить у меня?! – ехидно осведомилась Лейла. Парализатор от моего затылка она, однако, не убирала.
Я с трудом подыскивал слова, но они словно бы куда-то все поразбежались.
К счастью, в эту же секунду двери элеватора отворились и в квартиру вошла Джонни – черные очки, белое платье, флюоресцирующие сапожки на немыслимой платформе… В руках у нее была прозрачная коробка с мегапиццей «Съедобный остров».
При виде полуодетой Лейлы, наводящей парализатор на полуодетого меня, она отчаянно всплеснула руками. Мегапицца выскользнула у нее из рук и увесисто брякнулась на пол. На моем предплечье нарисовались особенно дальнобойные брызги майонеза.
– Всем привет. Что здесь происходит?
Мы сидели в центре гостиной и пожирали «Съедобный остров», на котором «росли» марсианские овощи. В сырных озерах острова водились продукты марсианского рыбоводства: тушеные осьминоги, жареные рапаны, сладкие актинии.
Все это было залито сверху сливовым кетчупом и майонезом, заплавлено чеддером и засыпано укропом. В общем, пицца как пицца. Разве что, как и многое на Марсе, слегка пересоленная.
Когда-то, еще в учебке, один яйцеголовый капрал объяснял нам, что от различных геоклиматических условий у людей на разных планетах слегка мутируют вкусовые рецепторы. Неудивительно, говорил капрал, что на Марсе народ обожает соленое, на Центавре – горькое, а, допустим, веганцы поведены на пряном и сладком.
– По-моему, вкусно, – сказал я, заглатывая щедро перченный кусок ветчины.
– Умгу, – ответили хором Лейла и Джонни, активно двигая челюстями.
Разговор в общем-то не клеился.
Лейла вроде бы сменила гнев на милость. Правда, для этого мне пришлось разыграть целую сцену, из которой явствовало, что проснулся я уже после того, как центаврианец убрался со своим контейнером.
Тогда я понятия не имел, почему для нее так важно знать, спал я или нет. Но заметил, что, как только мне удалось ее убедить, она сразу же повеселела. Но хоть Лейла больше и не злилась, а разговорчивее от этого не стала.
Джонни тоже молчала. Кажется, ночь любви ее совершенно извела.
Кэб, который мы заказали для поездки на озера Галея, должен был прибыть через полчаса. Конечно, можно было добраться и более дешевым способом – на надземке, в общем вагоне, на чем настаивала рачительная Джонни. Но я стоял на своем: гулять так гулять!
И потом, тоже мне удовольствие! Четыре часа страдать тошнотой в обществе туристических групп, состоящих сплошь из пенсионеров и школьников, интересующихся жидкой фауной родной планеты!
Вещи были собраны. Пицца – съедена. Все вопросы – обсуждены. Делать совершенно нечего. Поэтому за мою идею попялиться в видеокуб все ухватились, как за спасительную соломинку.
Лейла по-разбойничьи свистнула в два пальца. Повинуясь ее зову, из-под потолка выехал кронштейн с лучшим другом всякой гуманоидной семьи – видеокубиком.
Повернувшись к каждому из нас одним из своих экранов, видеокуб застыл, ожидая дальнейших указаний. Я деловито напялил наушники. Моему примеру последовали Лейла и Джонни.
Единодушия во вкусах не намечалось, и каждый из нас по-честному решил смотреть свое.
Простодушная Джонни остановилась на семнадцатом марсианском канале. Там давали земной фильм «На космических пастбищах».
Фильм был таким старым, что даже мой дед, когда я был маленьким, иначе как «барахлом» его не величал. Но какое-то обаяние в нем все-таки было. Иначе с чего бы я сам смотрел его дважды? Может быть, мне просто нравились романтические истории? Вот чего-чего, а романтики напополам с пафосом Раннего Освоения там хватало…