Беззвучно ступая, я за шесть шагов пересек двор и остановился у задней двери. На миг зажмурившись от вспыхнувшего света, вставил ключ в замок. Дверь скрипнула и с глухим звуком закрылась за мной. Она была тяжелая, на тугой пружине, и всегда скрипела, но я постарался ее придержать. Разумеется, поздним вечером в пустом помещении даже самый тихий звук кажется громким, но маловероятно, чтобы Элли уловила его из квартиры на втором этаже, если только специально не прислушивалась. Как бы там ни было, я не намеревался торчать в салоне целую вечность.
Я достал из кармана фонарик, из другого — письмо и быстро прошел к кассе. Конверт я не запечатал — на тот случай, если в последний момент захочу что-нибудь добавить к письму. Но сейчас, окинув его взглядом, понял, что не стану ничего добавлять или менять. Объясню все потом. С этой мыслью я собрался заклеить конверт.
И тут загорелся свет.
Я вздрогнул и повернулся. В дверном проеме стояла Элли. В правой руке она держала сапог на шпильке — как я узнал позже, она схватила первое, что ей попалось под руку и что можно использовать в качестве оружия. Она все-таки увидела, что зажегся фонарь во дворе, и услышала скрип двери, после чего без лишних раздумий ринулась вниз. Как выяснилось, Элли и в самом деле любила по вечерам сидеть на темной кухне за чашкой чая — по ее словам, «для расслабона». Мое появление грубо нарушило этот благостный процесс.
— Вудс, ну ты реально больной! На всю голову, — сказала она. — Псих ненормальный! Я из-за тебя чуть в штаны не наложила! Какого черта ты здесь делаешь? И почему в темноте? Не мог постучать, что ли?
Несколько секунд я не двигался и только с идиотским видом моргал. Потом достал из незапечатанного конверта письмо и молча протянул его Элли.
Уехал помочь мистеру Питерсону умереть. Пожалуйста, не волнуйся.
Судя по тому, как долго Элли стояла и, разинув рот, изучала листок, она прочитала мою записку не меньше дюжины раз. Лицо у нее застыло, словно у ледяной скульптуры.
— Вудс, миленький, скажи мне, что это шутка. А то мне чувства юмора не хватает ее понять.
— Это не шутка, — сказал я. — Мы сегодня уезжаем.
Не успел я договорить, как она влепила мне пощечину.
От неожиданности я осел на пол. В ушах звенело.
— Ты что, охренел?! — закричала Элли. — Ладно, дед с приветом, но ты-то! У тебя-то мозги есть? Блин, Вудс, чем ты думаешь? Хочет он склеить ласты, его дело. Ты-то тут при чем? За каким фигом он тебя втягивает?
— Он меня не втягивает, — сказал я. — Это я его втянул.
Элли запустила пальцы в волосы и принялась взад-вперед расхаживать по салону — ни дать ни взять тигрица в клетке. Время от времени она останавливалась, трясла головой и выдавала очередное ругательство. Пару раз мне казалось, что она готова влепить мне еще одну затрещину. В конце концов она опустилась на пол рядом со мной, привалившись спиной к стойке.
— Значит, так. Прямо сейчас ты звонишь матери, — заявила она.
— Нет.
— Тогда я позвоню!
— И ты не будешь.
Она протянула мне письмо.
— Вудс, это бред. У меня просто нет слов.
— Это не бред, — возразил я. — Поверь мне, мы знаем, что делаем.
— Ничего ты не знаешь! Ты даже не представляешь, что вы затеяли!
Я сосчитал до пяти, повернулся и посмотрел ей в глаза. Точнее, в глаз, не скрытый за челкой.
— Элли, послушай меня. Я делаю то, что считаю правильным. Ты меня не переубедишь. Никто не переубедит. Я несколько месяцев обдумывал ситуацию. И решение я принял сам. Никто на меня не давил.
— Ты понимаешь, что собираешься вляпаться в дерьмо?
— Возможно. Но это не имеет значения. Я поступаю правильно.
Элли закатила глаза.
— Господи, Вудс, да откуда ты знаешь, что правильно, а что нет? Ни один человек этого не знает.
Я сделал несколько глубоких вдохов. Сомнений не осталось. Последние Элли выбила из меня своей пощечиной.
— Элли, — начал я, — если я так уверен в себе, то на это есть причины. Вариантов всего два. Согласно первому, мистер Питерсон умрет через пять дней мирно и безболезненно. Согласно второму, его смерти будут предшествовать долгие недели мук. Прикованный к постели, он будет страдать от невыносимой боли и не сможет даже сказать, до чего ему худо. К тому времени ему будет трудно и глазами двигать. Мистер Питерсон — не сумасшедший. И я тоже в своем уме. Мы выбрали наилучший путь. Ты можешь со мной не соглашаться, но я же не прошу тебя нам помогать. Просто не мешай. Пожалуйста, Элли. Прошу тебя как друга.
Я знал, что этот аргумент не может не подействовать, но, договорив, с изумлением увидел, что Элли плачет. Она отвернулась от меня и, уткнувшись носом в рукав, громко всхлипывала. Я растерялся, не представляя, что делать. Хотел погладить ее по голове, но, поскольку от плача она у нее тряслась, вышло неуклюже — я только взъерошил ей волосы, словно трепал по холке собаку или лошадь. Поэтому я просто приобнял ее за плечи. Она прижалась ко мне и через несколько минут успокоилась, продолжая только изредка подшмыгивать носом.
— Вудс, ну что мне с тобой делать? Ты же реально, блин, какой-то святой.
И тут она повернулась и поцеловала меня. В губы. Я был в таком шоке, что не ответил на поцелуй. Честно говоря, я не знал, как это делается. Нетрудно догадаться, что у меня с этими делами совсем туго. Но вот что меня удивило. Я не почувствовал от поцелуя Элли ни малейшей неловкости. И она — я почему-то это знал — тоже не почувствовала. Потом она положила голову мне на плечо, будто ничего особенного не случилось. Мы долго так сидели. Губы у меня горели. Левую щеку жгло как после укуса осы. Я опомнился, лишь когда Элли взяла меня за руку, в которой я все еще сжимал письмо.
— Долго сочинял шедевр? — спросила Элли.
— Шесть с половиной часов, — признался я.
— И ты серьезно собрался сообщить обо всем матери таким способом?
— А как еще мне ей сообщить?
— Черт, ты хоть понимаешь, в какое положение поставил меня?
— Я не хотел.
— Понимаю.
Немного подумав, я предложил:
— А может, тебе завтра утром изобразить, что ты страшно удивлена?
— А может, тебе рассказать ей правду?
— Так там все правда. Я же ее не обманываю.
— Не валяй дурака, — фыркнула Элли. — Ты понимаешь, о чем я.
Несколько долгих секунд я разглядывал полку с четырехдюймовыми хрустальными шарами в глубине комнаты.
— Ладно, мне пора, — сказал я наконец. — Надо успеть в больницу, пока не…
— Ничего мне больше не рассказывай, — перебила Элли. — Меньше врать придется.
Она высвободилась из-под моей руки, вытерла глаза и стала поправлять волосы. Я встал, запечатал письмо и положил его слева от кассы.